– Детка, так ты испортишь себе глазки, придется потом очки носить.
Мама была права. Неважно: машина занимает целую треть ванной комнаты. Это ее любимый предмет обстановки.
В дверь стучат.
На пороге журналистка, светло-русая укладка и лимонно-желтый костюм. Запыхавшись из-за подъема на восьмой этаж, она цепляется за свой зонтик как за перила.
– Здравствуйте, я Мюриель Блок, рада знакомству.
Журналистка жизнерадостно протягивает руку. Маленькая не собирается ее пожимать; ей хотелось бы просто закрыть дверь.
– Могу я с вами поговорить? Мы делаем репортаж о вашей истории. Ну, не только о вашей, а вообще о детях, переживших такое…
Ах, вот как, были и другие? Сколько? Нет, скажите мне для сравнения. Так сколько?
Журналистка улыбается. Зубы у нее желтые, как и костюм, это немного портит ее безупречность.
– Пожалуйста, мадемуазель, я хочу всего лишь задать вам несколько вопросов. Это не займет много времени.
Маленькая бормочет:
– Мне нечего сказать.
– Нет, есть, есть! Вы согласитесь на съемку?
Откуда ни возьмись из-за спины журналистки появляется оператор, а за ним длинный тип, вооруженный шестом с микрофоном в бараньей шкуре.
– Уходите, мне нечего вам рассказать, совсем ничего, если бы вы знали, совсем нечего…
– Да ладно вам, мадемуазель, хватит ребячиться. Если хотите сохранить анонимность, мы сделаем размытым ваше лицо… Неужели после стольких лет вы не можете дать малюсенькое интервью? Сколько уже лет прошло? Восемнадцать?
Щупальца актинии щекочут ей горло; она захлопывает дверь. Журналистка настаивает, злится, торгуется, стоя на лестничной площадке. Маленькая зажимает уши руками и ждет, когда это кончится.
Это кончается.
Она медленно убирает руки с ушей, вглядывается в тишину. Только Гордон в клетке делает несколько ужимок, досадуя, что не стал знаменитым.
Она задается вопросом, не подвергается ли и ее сестра таким же домогательствам; они никогда с ней об этом не говорили. Хотя Большая явно намного интереснее.
– Алло?
– Ты не отвечала! Где ты была?!
– Нигде. Душ принимала.
– Кое-что происходит…
– Оставь меня в покое.
– Кое-что происходит, говорю! Что-то такое, о чем я не могу тебе сказать.
– Тогда зачем звонишь?
Маленькая слышит шмыганье в трубке, голос ее сестры осекается.
– Ты заболела, что ли?
Большая никогда не плачет.
– Ну да, точно. Заболела.
– И что с тобой такое?
Гудки.
На город опускается ночь, и Большая просыпается. Наверняка.
Маленькая не понимает ее слез, никогда не думала, что у сестры есть все необходимое для производства влаги.
