В тот день, когда папа должен был вернуться из поездки, 22 декабря, мама снова открыла комнату Кристины: она была пустая, но я приметила письмо на пишущей машинке. Я знала, что это мамино письмо, а не Кристины: я видела, как она его печатала, а потом засунула в конверт. Тогда я его взяла и положила в их тайник.
Но наверху, в дыре за камнем, уже было одно. Другое письмо, настоящее, которое я хранила все эти годы. Я его прочитала, еще ребенком. И ничегошеньки не поняла.
Сегодня я понимаю все. Каждое слово.
В кафе я отдала его папе. Хотела восстановить истину, перевязать эту рану, которая болела во мне с детства. Если бы я не сделала этого тогда, еще ребенком, – не подменила бы письмо, – папа наверняка не поверил бы в поспешный отъезд. Быть может, было бы даже расследование, я хочу сказать, что-то достойное этого названия. В то время я не сознавала ни серьезности своего поступка, ни его последствий. Я думала, что Кристина и в самом деле уехала, и хотела помочь маме.
Это была глупость, конечно, глупость маленькой девочки, которая думала, что понимает, и не понимала ничего.
Исчезла всего лишь бедная польская иммигрантка, девчонка-иностранка, на которую всем было наплевать. Это печально, но всем было на это плевать. Через несколько месяцев после того, как папа нас бросил, полиция приходила в дом, потому что она работала у нас. Ну и что? Ничего это не дало. Да, мама была упряма. Я не знаю, то ли она отказалась брать на себя вину, то ли хотела нас защитить. Попади она в тюрьму, что бы с нами стало? Кто знает, может, мы были бы больше счастливы, но это уже другая история.
Я никогда не желала ее смерти, Натан. Клянусь тебе. Ее смерть меня убивает.
Она ее заслуживала, конечно. Каждый утешается, как может.
Кроме вот чего.
Папа послал маме Кристинино письмо – настоящее письмо, означавшее: «Грас меня убила».
И мама умерла. Из-за меня.
Не из-за глупостей с камнями, ножом, цепочкой в огне. А из-за этого письма, дошедшего по адресу с опозданием на тридцать лет.
Мы с мамой обе хотели изгнать кого-то из этого проклятущего дома.
И с интервалом в тридцать лет обе стали убийцами.
Я сидел, Кора, с этой «запиской» в руке, совершенно ошеломленный. Налил себе виски со льдом – это в одиннадцать-то часов утра, потом прочитал от корки до корки дневник Грас.
Женщины безумны. Женщины чувствуют такие вещи, которые я не способен понять, я даже предположить их не могу.
Вот что я подумал после этого чтива.
А моя сестра, черт подери… Какая лицедейка! Какая изобретательная лицедейка! Лиз так и не нашла свой путь, хотя он ведь был прямо перед ней. И я представил ее старлеткой латиноамериканского телесериала, где она, загорелая, рыдала бы над своими окаянными любовниками…
