Итак, я блуждал по огромному круглому лабиринту, стуча зубами в ритме своих все убыстрявшихся шагов. Холод был адский, и я терпеть не могу кладбища. Боюсь их. Кладбища – это мои змеи. Я никогда тебе этого не говорил, стыдился немного, потому что ты их обожала. Ты находила эти места кроткими, безмятежными, вдохновляющими, почти зачарованными, как леса в сказках. Летом тебе часто случалось читать на Пер-Лашез, блажь, казавшаяся мне ни с чем не сообразной; все эти вереницы имен на памятниках, наполовину увядшие цветы, похожие на склеротические бляшки, мраморные стелы и склепы в моих глазах олицетворяют лишь неизбежность смерти. Кладбища меня угнетают, потому что единственная уверенность человеческого существа вообще и меня в частности состоит в том, что оно кончит в месте, подобном этому. И конечно, с тех пор, как я прихожу навещать тебя, это стало еще хуже. До тебя мне пришлось хоронить только дедушку с бабушкой. Я мучился всякий раз, особенно из-за Луизы, которую знал лучше. А ведь ее кончина была в порядке вещей. Незадолго до нее бабушка даже говорила, что устала, что с нее хватит и что она хочет уйти. Но ты-то не должна была умереть так рано и все-таки умерла.
Мои щеки были совершенно исцарапаны ледяным ветром. Мне понадобилось около получаса, чтобы найти аллею 16, а потом еще четверть часа, чтобы отыскать своего брата. Наконец я увидел могилу среди замерзших деревьев и кустиков. Надгробный камень был украшен высеченным из гранита толстощеким херувимом, хоть и милым, но немного гротескным.
ОРЕЛЬЕН БАТАЙ
12.03.1977.
Стань ангелом
среди ангелов
Ты себе представляешь, Кора, какое впечатление это на меня произвело. Дата моего рождения на табличке, моя фамилия на табличке – конец всему! У меня было одно желание – удрать оттуда со всех ног, но я должен был остаться, физически переварить информацию, которая до этого мгновения оставалась химерой. Табличка была здесь. Его имя было здесь, его могила была здесь. У меня был брат-близнец, и этот брат-близнец умер еще до своего рождения. Присвоить ему дату моего рождения как дату смерти было некоей поэтической вольностью; никто, конечно, не мог определить, в какой момент перестало биться его сердце.
Чтобы окончательно убедить себя в реальности происходящего, я прикоснулся рукой к мрамору таблички.
О-ре-льен.
Орельен, брат мой.
В некотором смысле он все же существовал. Недолго и в примитивном виде, но существовал. Вдруг я задался вопросом: а кто конкретно здесь погребен? Были ли у него уже кости? Ногти? Вопрос был столь ужасен, что я отогнал его как можно скорее, но до конца мне это не удалось. Меня накрыло ледяным шквалом, ремешок капюшона хлестнул по лицу, как бичом. Я отвернулся: с меня было довольно. Повернулся спиной к брату, которого у меня никогда не было – в тайне, во лжи.
