Руди Н., наоборот, никак не мог потеплеть к Георгу, как он сам это называл. Я не знаю, говорил он, какая-то маленькая немая рыбешка, когда он брал Георга на руки, тот напряженно замирал и никогда не приникал головой к мягкому месту на его шее между подбородком и плечом, тогда Руди Н. разочарованно опускал онемевшего ребенка в кроватку, так не пойдет, молодой человек.
Дай ему время, говорила Биргит Н., ты так редко бываешь с ним, он еще не привык к тебе.
Что значит, редко бываю с ним, ведь кто-то должен зарабатывать на хлеб с маслом, обиделся Руди Н., ему хотелось маленького ласкового сынишку, который дергал бы его за подбородок, кусал за нос и, может, даже говорил бы «папа», нет, конечно, он не требовал этого прямо сейчас и даже не послезавтра, но хотелось бы когда-нибудь увидеть хоть какие-то подвижки. Он хотел быть хорошим папой, хотел пинать мячик, играть с миниатюрной железной дорогой и собирать авиамодели, и все это после работы, мальчику даже можно было бы ложиться попозже, правда, он был совсем не такой, но ему нужно было дать шанс.
Георг видит над собой картинку из коричневого и зеленого, светло-зеленое и коричневое, коричневое и зеленое, в промежутках много света, коричневое и зеленое. Тихо разговаривает мама, воздух обтекает его и проникает в нос, он чувствует запах воздуха, запах зелени и зеленого воздуха.
Хотя после крика Биргит Н. и стало легче с Георгом, она просыпалась по утрам с чувством тревоги, которая сдавливала ей живот. Она не могла нормально поесть, лишь откусывала кусочек смоченной в кофе булки с повидлом и мяла его языком. Сладковатая каша во рту направляла ее взгляд на баночки из-под детского питания, которые она ставила в ряд на буфете, каждый день по три кормления, три щелчка открывающихся крышек, трижды звон стекла в водяной бане, трижды запах подслащенного молочного риса и вареных овощей, трижды медленный чавк пластиковой ложки, проникавшей в пюре, трижды серьезное равнодушие Георга, сомкнутые губы.
В этом же не было ничего невозможного, просто увидеть, как он смеется, ведь человек отличается от животного тем, что умеет смеяться, как однажды прочитала Биргит Н., она редко читала, а теперь и вовсе бросила, как только она ложилась в постель, выстирав последние пеленки и приготовив бутылочку на ночь, ее тело проваливалось в матрас так глубоко, что она уже не могла поднять головы. Ни руками, ни ногами она пошевелить тоже не могла, и, когда Руди Н. придвигался через щель между матрасами и прижимался к ней, она лежала неподвижно, изнывая от усталости, и совсем тихо, пока он какое-то время терся об ее спину и наконец засыпал, обхватив рукой ее грудь. Лишь тогда она могла провалиться в сон, чтобы ровно через четыре часа очнуться и застыть в рассеивающемся сумраке, пока писк Георга не заставлял ее вздрогнуть. Тогда она просыпалась окончательно.
