— Ты представить себе не можешь, что я тебе расскажу, — прерывисто задышал в трубку голос Насти. Самоваров привык уже к этому телефонному голосу. Уже не ухало, как совсем недавно, и не охлаждалось блаженно что-то под ложечкой (душа, должно быть?) при первых его звуках, при вздохах, усиленных расстоянием и несовершенством телефонной связи. Теперь Настя часто ему звонила. Причем звонила из его квартиры — их квартиры, что самое диковинное. Она именно там сидела сейчас, в передней, на табуретке. Она теребила и раскручивала провод. Эта привычка, конечно, милая, но негодная: уже булавочками стреляли в ухе помехи. Провод надо заменять!..
— Ты супу поела? — поинтересовался Самоваров строго.
— Да, немного. И вчерашнюю котлету. Супу тоже, я не вру! Я знаю, что суп необходим, но не будь занудой, лучше послушай, что было! Сначала помучайся любопытством… — она торжествующе помолчала, — и слушай!! Иду я в институте из скульптурной, думаю о своем — вдруг откуда-то сбоку кидается ко мне какой-то громаднейший мужчина. И со всего размаху падает на колени. Передо мной! Грохот от колен ужасный, штукатурка со стен посыпалась. Все вокруг замерли с открытыми ртами. А он стоит передо мной, коленями топочет и протягивает руки. В мольбе! Представляешь?
Самоваров уставился на вазочку с окурками. Вазочка, как и телефон, помещались на столе Галины Ивановны Проскурняк, хранителя отдела прикладного искусства Нетского музея. Своего телефона у Самоварова не было, звонили ему сюда, а Галина Ивановна деликатно перемещалась в другой угол. Самоваров считался молодоженом, музейные дамы поэтому относились к нему с особенной чуткостью, как если бы он тяжело заболел. Вот и сейчас суровый профиль Галины Ивановны, подчеркнуто уткнувшейся в книгу, выражал столько такта и отстраненности, что делалось неловко.
— Ты представил? — весело метался и потрескивал в трубке Настин голос. Картинка с неизвестным поклонником, гремящим коленками вокруг Насти, Самоварову показалась довольно противной. Он промычал в ответ что-то неясное.
— Теперь догадайся, кто это был!! — не унималась Настя.
— Жорж Дантес, надо полагать, — ответил Самоваров вялым голосом.
— Не очень угадал… но тепло. Действительно, это был аристократ. Шереметев его фамилия.
— Эдик?
— Он самый! Такой же громогласный и весь в опилках.
— Такой же? А почему бы он изменился? За два-то месяца? Хотя, если он на колени стал падать…
