Дездемона умрёт в понедельник | страница 111
Самоварову открыл дверь не юный соблазнитель, а красивая молодая женщина в чересчур обтягивающих оранжевых штанишках и с недомашней раскраской на лице. Это еще кто? Самоваров смутился, напустил на себя официальной хмури и строго спросил Владислава Шухлядкина.
— Кто там, мама? — донесся из глубины квартиры мужской голос.
— Это, Владик, к тебе из прокуратуры, — безмятежно ответила мама.
Самоваров покосился в большое зеркало в прихожей: действительно ли есть что-то в его физиономии неотразимо карательное и правоохранительное? Отражение в зеркале, как всегда, его мало обрадовало.
Мама заботливо помогла Самоварову раздеться и, дразня оранжевым, повела в комнату таинственного Владислава. Комната оказалась самая банальная, вся облепленная плакатами, с пестрой тахтой и неизбежным музыкальным центром. Обращали на себя внимание только зиявшие среди плакатов две необыкновенно топорные авангардные картины да крупные фотографии хозяина комнаты (Самоварову сразу вспомнился Мумозин). Владислав был который уже ушуйский красавец, показанный Самоварову за последние дни? И на фотографиях, и наяву очень приятный паренек. Свежесть он имел еще цветочную, зато взгляд вполне твердый, совсем как у Лешки Андреева, красавца с руками в карманах. Немигающий взгляд покорителя женщин.
— Вы от Мошкина? — осведомился прекрасный Владислав.
— Не вполне. Я от Кучумова, — ляпнул Самоваров наугад, не соврав, впрочем, ничуть.
Красота Владислава подернулась нервной рябью.
— Меня берут? — спросил он нетерпеливо.
— Куда? — не понял Самоваров.
— Как куда? В «Кучум», в шоу-группу. Я же у вас просматривался на прошлой неделе!
— Да, да, припоминаю, — соврал Самоваров. — Вы ведь танцуете?
Владислав призадумался.
— Не то чтобы танцую, — ответил он. — Скорее, я движусь… дви… двигаюсь, да! Вообще-то моя мечта — подиум, но у нас мало возможностей… Другое дело в Нетске!
— Я как раз из Нетска. Нет, не в том смысле, я не с подиума, но…
На Самоварова снизошло вдохновение лжи. Он нес ерунду и сам удивлялся, насколько каждое слово оборачивалось правдой.