— Ну что? — нетерпеливо взвился Мошкин. Крепко взявши Самоварова под руку, он поволок его в больничный вестибюль, дотащил до деревянной скамейки с четырьмя откидными сидениями, какие раньше бывали в захолустных клубах и окраинных кинотеатрах, и упругим движением усадил рядом с собой.
— Чего он наболтал? — нетерпеливо выпытывал Мошкин, предупрежденный, что ничего ему рассказывать и подписывать Лео не намерен. — Мы посмотрим, насколько его сведения ценные. Прижмем, так и расскажет, и подпишет!
— Боюсь, ничего конкретного он не знает, — предупредил Самоваров и тусклым голосом кратко пересказал похождения Лео в роковую ночь.
— Вот досада! Так это был он! — крикнул раздосадованный Мошкин и привычно подпрыгнул на скамейке, отчего она со скрипом сдвинулась с места и выехала из-за аптечного киоска, за которым пряталась. В это время в вестибюле было много как больных в халатах и спортивных штанах, так и навещавших их родственников в шубах и шапках. При скрипе и появлении из-за киоска скамейки больные и посетители разом обернулись и судорожно прижали к груди кульки с передачами. Однако Мошкин ничуть не смутился, энергично вдвинул скамейку на прежнее место и продолжил сокрушаться:
— Так вот кто это был, черт его возьми! Ведь соседи этажом ниже слышали, как поздно ночью кто-то долго к Пермяковой звонил, а она так и не открыла. По их показаниям и время смерти уточняли — не позднее ноля часов пятидесяти минут. Раз она не открывала, стало быть, мертвая лежала. Ай-яй-яй! Вот жалко, если самоубийца наш не врет. А не врет, похоже. Около десяти у собственного дома его видели — домой он возвращался. Пацан во дворе торчал. Во всяком дворе в любое время дня и ночи торчит какой-нибудь поганый пацан и все видит. Этот видел, что артист домой явился. Эх, вот если бы артист еще разок в Старый город съездил — съездил и задушил! Возможно? Почему нет! А еще потом третий разок подъехал, под дверью потрезвонить.
— Разве он сразу, в первый приезд, около десяти, не мог ее задушить? Чего ему туда-сюда сто раз кататься? — недоумевал Самоваров.
— Сразу не мог. Актриса Пермякова в начале одиннадцатого была у соседей и цветок в горшке им принесла. Ванька мокрый называется, бордовенький такой. Просила обильно поливать каждый день, а она, мол, отлучится на некоторое время. Совпадение! Смешно ведь?
Мошкин радостно оскалился, а Самоваров пожал плечами:
— Ничего смешного не вижу.
— Так Ванька-то мокрый! И дело мокрое! С юмором у вас туго… Ладно. Итак, самоубийца Кыштымов должен был три раза побывать у Пермяковой в тот вечер…
