Щит Персея. Личная тайна как предмет литературы | страница 57
Итак, с точки зрения палача, лучшее и самое ценное, что есть в человеке, – это возможность его внезапной смерти. Живой человек – это потенциальный покойник. Именно его и видит палач, когда его взгляд фокусируется на человеке.
В первой же сцене на Патриарших прудах Воланд изложил свое понимание того, что есть человек. Его взгляд на человека философски целен и прост: «Да, человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус!» Мы уже имели возможность обсудить эту реплику Воланда, когда анализировали его «немецкую» речь.
Обратим внимание на выражение сочувствия Воланда к участи «внезапно смертного» человека: это и есть глумление, забава убийцы, который на секунду встает на точку зрения смертного человека, чтобы спародировать и осмеять его смертный страх. Прямо вслед за «выражением сочувствия» смертному человеку Воланд «смерил» Берлиоза «взглядом, как будто собирался сшить ему костюм», а потом «радостно» объявил: «Вам отрежут голову!» (ММ-2. С. 552) Лицемерное, глумливое сочувствие к своей жертве и взгляд, примеряющий казнь к человеку, как новый костюм: к лицу ли, по размеру ли? – это две составляющие в характеристике поведения Воланда, обнажающие предельный цинизм величественного властного палача. Да, Воланд – «артист» в своем деле, в своей профессии, которую трудно себе представить нормальному человеку. Кстати, палачи и убийцы – это всегда «иностранцы» в обществе людей, т. е. существа из иной страны, иного мира, находящиеся вне человеческого общежития.
Итак, для кого-то слово «человек» «звучит гордо», для кого-то человек – сын Божий, для кого-то человек – центр мироздания и маленькая вселенная, а для Воланда человек – это ущербное и недальновидное существо, потенциальный покойник, которого Воланд отправляет на тот свет по задуманному и утвержденному им самим сценарию. И единственное, зачем подвластные люди нужны владыке, это затем, чтобы ежеминутно послушно подтверждать своими смертями его всесилие. Отправив Берлиоза в «небытие»,
Воланд, естественно, из черепа своего врага[26] пьет тост: «За бытие!» Только не надо черту верить на слово, не за Божие творение он пьет, не за венец этого творения – человека – нет, он пьет за свое собственное бытие, реальность которого проявляется только через насилие над жизнью, то есть через ничем не ограниченную власть убивать.
Поскольку человек для палача – это обрабатываемый им материала, то профессиональный взгляд палача легко расчленяет цельный и целостный образ человека на механические составляющие: на «голову», которую можно оторвать или отрезать, сердце, с его «желудочками» и «предсердиями», в которые точными выстрелами попадает Азазелло, руки и даже кожу. Вспомним признание этого «рыцаря»,