— Присоединяйтесь, — вздохнув, пригласила Валька. Физиономия у нее была еще одутловатой, глаза пока окончательно не прояснились, но выражение лица было уже приличным, скорбно-кислым. Деревенская воспитанная девушка, она знала, какое должное быть лицо, когда в доме покойник.
— Опохмелилась? — заботливо осведомился Самоваров. Он налил себе чаю и тоже взялся за семеновский ослепительно-красный джем. Повертев в руках банку, он прочел на этикетке, что высококачественный продукт изготовлен из наилучших сортов смородины в Бельгии. Полный бред — тащить в Афонино, где пол-леса заросло смородиной, смородиновый джем из Бельгии!
— Вчерашнего, поди, ничего не помнишь? — небрежно спросил Самоваров.
— Почему? — с достоинством сказала Валька. — Я голову сохраняю.
— А зачем тогда дом спалить обещалась? Бегала тут, орала, стаканами кидалась?..
— Ну зачем вы вспоминаете? Дурь, конечно. Но ведь ходишь, ходишь, скрываешь, скрываешь, а выпьешь — как-то все выплеснется. И легче. Хотя я даже пьяная лишнего не больно-то скажу.
— Так говоришь, все помнишь?
— Помню.
— Угу. Тогда объясни мне, куда ты отсюда направилась?
— А вам зачем?
— Валя, соображай: Игоря-то Сергеевича убили, причем явно кто-то свой, из тех, кто ночевал в доме. Тут очень важно знать, кто где вчера был и что делал. Ясно?
— Ясно. Вы как бы из милиции, вам все-все расскажу.
— Так куда ты отсюда пошла? В мастерскую?
— Не… Сначала по лестнице… Вы же видели. Потом вернулась.
— Зачем?
— Ну… Неудобно… вы из милиции, конечно… всю правду надо… Все надо говорить?
— Конечно, Валя, это в твоих интересах, — прибавил Самоваров расхожую милицейскую фразу.
— Ой, да неудобно… По-маленькому захотелось. И тошнило к тому ж, — Валька все-таки покраснела.
— Ну и…
— Вернулась я. К тому вон кусту сбегала. Темно, дождь, к туалету далеко, а в ведро неловко как-то, Егор тут терся все время. Потом вернулась водички попить…
— Егор все еще здесь был?
— Нет, ушел уже. Или здесь?.. Ушел… Да…
— Не тяни!
— Сами сбиваете! Я тут посидела. Моторошно было. Тошнило. Водичку пила. Чувствую, поздно уже, а я то сюда, то под навес на холодок выйду. Когда тошнит, разве заснешь? Маялась, маялась, а потом два пальца в глотку и — в ведро. Чего морщитесь? Меня папка так учил — сразу хмель выходит.
— У тебя до сих пор вон не вышел!
— Так значит, набралась сильно. Не путайте меня! Значит, полегчало мне. Ведро выплеснула, умылась — и к себе.
— Никто тебя не видел, не слышал?
— Кто ж услышит? Кто б мог, тот не слушал…
