— Подонок! Импотент! Мудак! — выкрикивала Оксана сквозь злые слезы.
— Толя, валерьянки принести? — заботливо поинтересовалась Инна.
— Не надо, в случае чего, обойдемся холодным душем, — Покатаев кивнул на окно. По стеклу ползли дождевые струи.
* * *
Самоваров сидел в своем сарайчике и блаженствовал: за дверью дышал и шумел дождь, вокруг благоухали стружки, на столе горела керосиновая лампа и лежал начатый детективный роман. В Доме мелькали огни, передвигались в окнах тени. Потом послышался приглушенный расстоянием и дождем крик Оксаны. “И чего она так орет?” — подумал Николай, представил, каково слушать этот вопль тем, кто в Доме, и поежился. Мысль была мимолетной, но он уже отвлекся от книжки, и ему сразу показалось темно и зябко. Чего-то явно не хватало. Впрочем, чего ему не хватало, он тоже понял сразу: чаю с хлебом, маслом и вареньем. У него было только варенье, полузасохшее от зноя, но зато почти полбанки. Николай выглянул из двери: на кухне горел свет. Он решил сходить запастись всем остальным, пока народ еще не улегся, и ежась под дождем, зашагал к Дому.
В кухне керосиновая лампа была подвешена к потолку, и к ней был пристроен вместо абажура жестяной блин. Вокруг лампы мельтешили крыльями тяжелые, словно осыпанные серой пылью ночные бабочки. Николай отрезал хлеба, колбасы, выловил в стеклянной банке кусок масла и сразу размазал по горбушке. Все это он укладывал в пакет, когда услышал странные шаркающие шаги. Он обернулся и увидел Вальку. Она была вдрызг пьяна. Русалочий румянец отдавал свеклой, глаза потускнели, отвисла мокрая губа.
— Никола — а — ша! — протянула она неверным, чужим, громким голосом и покачнулась.
Самоваров отвернулся, будто ненароком увидел что-то неприличное.
— Иди спать, — только и сказал он.
— Не хочу, — заявила Валька и плюхнулась на недавно отреставрированный венский стул. Попала она не вполне удачно, тяжело накренилась, но удержалась все же, вцепившись в стол.
— Зачем напилась? — поморщился Самоваров.
— Надо, — она шумно сопела носом. — Надо! Я и петь сейчас буду.
— Не вздумай. Поздно уже.
— Плевать! Дамочек ваших побужу? Да? И как вы тут живете — смотреть тошно!
— Тебе от другого тошно.
— Не — е — ет, от вас! Не от вас, Николаша, вас я люблю, а от этих, — она неопределенно повела глазами. — Все тут дрянь. Покатаюшка вот редкая сволочь, вокруг Игоря трется, юлит. А Егорка только и знает, папины деньги тянуть. А Инка все зудит: “У тебя, Игорь, враги — и..” И сам-то — похабник! Жениться взялся, а к этой девке-студентке лезет…
