— Вот Толик пусть и показывает, что имеет, раз обещал, — буркнул Кузнецов.
— Грубо, Кузя, — спокойно сказал Покатаев. — Успокойся, никто не спорит о твоей величине. Отспорили. Гений, как шепчет этот замечательный мальчик-студент. Я вас верно расслышал? Ну, валяй.
— Ночью живопись смотреть не рекомендуется.
— Но мои-то можно?
Кузнецов только хмыкнул на эту загадочную фразу и снял со стеллажа несколько готовых холстов. Краски в тусклом освещении спрятались, но мощное письмо все-таки поражало. Валерик ринулся рассмотреть поближе, и тоже ткнулся в вытянутые ноги Оксаны. Инна торжествующе сверкнула глазами и бисером. Даже Семенов впился в холсты и наконец-то вспомнил, зачем он сюда приехал: отдохнуть, конечно, но надо бы в дружеской обстановке сторговать подешевле холстик-другой для одного чрезвычайно нужного японца. Японец увидел творение Кузнецова в галерее банка, восхитился, долго восторженно и беспомощно лепетал. Выхода не было, деловой этикет предписывал подарок. Но свою коллекцию разбазаривать Семенов не хотел. Подешевле бы купить. Дерет гений-то! (Семенов был, как все финансисты, прижимист, но перспективу видел, на нужное дело денег не жалел). Через неделю японец на обратном пути из Москвы заедет снова, очень нужный японец. Впрочем, если улучить минутку для разговора, столковаться, видимо, можно…
— Это что! Я новую серию начал, — настроение Кузнецова неожиданно изменилось, ему захотелось показать все и окончательно всех покорить. Он ушел в темный угол, отбросил какие-то тряпки, прикрывавшие прислоненные к стене холсты, взял два и выставил на обозрение. — Русские святые. Арина зажги снега. Царь Давид — земляничник. Прелесть, да, эти имена? Вот!
Эффект был тот, что требовался. Все онемели.
— Скажите, а что вы хотели сказать вот этой картиной? — спросила вдруг Оксана. Она разглядывала живопись, приоткрыв большие губы и сделав сонные глаза — такую мину она как-то видела у известной модели в “Воге” и отрепетировала для себя. Ей это шло — и взгляд загадочный, и два передних зуба очень сексуально виднеются.
— Я, если бы что хотел сказать, просто открыл бы рот и сказал. — ответил Кузнецов. Инна грустно им любовалась. Настя за весь вечер не произнесла ни слова, сидела угрюмо, но увидев “Святых”, заулыбалась, даже рот рукой зажала и подбородок вздернула. “Решилась, что ли, пигалица?” — цинично подумала Инна, от которой эта метаморфоза не укрылась.
— Подарите мне картину, — снова заявила Оксана, переложив с одной на другую вытянутые ноги и еще мягче распластав губы.
