После этих рассуждений даже профан заметит, что человек – это животное, для которого в значительной степени характерна неотения. Детеныши многих видов рождаются с небольшим количеством волос, с относительно большой и выпуклой головой. Но только человек остается таким и в зрелом возрасте. Размер мозга новорожденного шимпанзе почти такой же, как у взрослого индивида. Мозгу человеческого младенца предстоит увеличиться почти в четыре раза. С точки зрения зоологии человек – это детеныш четверорукого существа, который движется к функциональной и сексуальной зрелости. Впрочем, еще интереснее органического аспекта оказывается психология человеческой неотении. Одно старое изречение приписывает обезьяне любопытство. В действительности это очень молодая, а не взрослая обезьяна. Человек и в этом смысле – единственная обезьяна, которая никогда не вырастает и всегда остается любопытной. Эта характеристика настолько нас не устраивает, что мы, мало того что сами так живем, начинаем еще проецировать наши свойства на животных. Мы приписываем любопытство всем животным, которые нас немного напоминают, как обезьяна. Неотения – это эволюционный и органический фундамент для распространения той потребности, которую мы назвали культурной булимией.
Если «патологией» страдает не отдельный индивид, а вся цивилизация, неизбежно становится труднее от нее отстраниться, поскольку она искажает и взгляд наблюдателя. Чтобы составить себе хотя бы косвенное представление о том, насколько дух времени способствует психической патологии, достаточно взглянуть на скромный список аналитических терминов. Нетрудно заметить, что повсюду присутствует приобретательский инстинкт, превратившийся в культурную онкологию: нарциссизм, всемогущество, грандиозное эго, психопатия, психическая инфляция и т. д. А также, с другой стороны, то, что Фрейд почти пророчески назвал «неудобствами цивилизации». И этого недостаточно. Именно потому, что мы имеем дело не столько с психопатологией индивида, сколько с болезнью общества, мы открыто предупреждаем, что многие дебаты, внешне далекие от психологии, как споры о «пределах развития» или «конце истории», занимаются в свою очередь деформацией инстинкта роста и его превращением в вечный голод.
Вот такие крайние последствия опрокинули предпосылки, из которых мы исходили. Распространение потребности в физическом росте на психологическое созревание и на знание, рост которого, в отличие от роста физического, может быть всегда усовершенствован, заставляет нас чувствовать себя несовершенными, никогда не выросшими достаточно. Умирающие библейские патриархи, восточные мудрецы или просто старики примитивного племени кажутся нам физически здоровыми и психически не невротичными. Когда достигнуто определенное насыщение жизнью, им не остается ничего иного, как с этой жизнью проститься.
