Тихон вновь сложил листовку, положил её в коробку и протянул дяде Ивану:
— Спрячьте, а то наши курцы увидят и…
— Ладно, малец, спрячу… Ты хоть съешь чего перед дорогой.
— Это можно.
Дядя Иван поднял крышку с чугунка, и в землянке запахло варёной картошкой. Тихон взял картофелину, ковырнул ногтем и принялся снимать тонкую шелуху. Обмакнул в соль, которую дядя насыпал перед ним. Картошка была сладкая, здорово прихваченная морозом. Тихон жевал и думал, что до войны, когда они все жили в деревне, он никогда не ел сладкой картошки.
Пришёл Павел. Принёс маленький узелок, положил его на нары, развязал.
— Ешь, Тиша.
Тихон посмотрел на бутылку молока, хлеб, сало, кусок сухого сыра, два белых квадратика сахара и яйцо. Крутанул яйцо на нарах, и оно завертелось как волчок. Значит, варёное.
— Я с собой возьму, потом съем.
— Это всё тебе, ешь сам. А гостинец на санях лежит.
— Я потом.
— Ну, как знаешь.
Тихон всё сложил в торбу. Надел ватник, застегнул, торбу повесил через плечо. Шапку-ушанку держал в руках.
— Бывайте, дядя Иван!
— Гляди, сынок, береги себя.
— Хорошо.
— А моим скажи — скоро увидимся.
Дядя подошёл к Тихону, посмотрел в его синие, как васильки, глаза, откинул со лба волосы и сказал совсем не то, что думал:
— Подстричься тебе надо, а то скоро косы заплетать можно будет.
Тихон нахлобучил шапку и взглянул на Павла. Павел, высокий, головой до потолка, стоял молча, ждал, пока Тихон распрощается.
— Пойдём, Паша.
Павел пригнулся, чтоб не удариться о косяк, и отпер дверь. Тихон ещё раз оглянулся. Дядя Иван стоял возле печурки без шапки. Огонь отбрасывал жёлтый луч на его побелённую временем голову, на солдатскую гимнастёрку, которая виднелась из-под старенькой куртки.
А подле землянки уже стояли сани с сеном, накрытым дерюгой, что выткала когда-то мать.
Тихон сел на веретьё.
Павел закутал ему ноги и примостился рядом. Дёрнул за вожжи. Ленивая кобылёнка нехотя тронулась с места.
Дорога знакомая. Знаком каждый поворот на ней. Сколько раз осенью на колёсах, зимой на санях Тихона подвозили до болота партизаны. Потом он шёл пешком. Делал большой круг, обходя места, где в самые суровые морозы не замерзает трясина. Сворачивал к огромной, с сухим верхом, поросшей серым мохом сосне. Там стёжка. Она выводит на лесную дорогу, та — на большак, а там уже и их деревня недалеко.
Кобылёнка неторопливо переставляла ноги, словно устала за день и теперь решила отоспаться. Павел задумался и не подгонял её.
