Карен сосредоточенно расчесывала свои длинные светлые волосы, когда вдруг хлопнула дверь и на кухне послышались тяжелые шаги Хомса.
Она расчесывала волосы уже почти час, целиком отдаваясь этому бездумному занятию, дарившему ей чисто физическое наслаждение; наконец-то избавленная от неотвязных мыслей о свободе, она ощущала лишь свои волосы: пряди длинных золотистых нитей струились между жесткими зубьями гребня, погружая ее в желанное забытье, унося прочь от всего окружающего, в далекий мир, где не существовало ничего, кроме зеркала, в котором ритмично двигалась рука — единственное, что не умирало в Карен в эти минуты.
Поэтому-то она так любила расчесывать волосы. И любила готовить — по той же причине. Когда бывало настроение, она готовила удивительные блюда. И она запоем читала. Поневоле научилась получать удовольствие даже от плохих книг. Офицерские жены, как правило, скроены по несколько иному образцу.
Звук хлопнувшей двери вывел ее из транса, и она увидела, что смотрит в глаза собственной посмертной маске, бледному восковому лицу, из которого вампир-бальзамировщик высосал всю кровь, оставив после себя лишь одну зияющую кровавую рану — ярко намазанные губы. Ищи, торопила Маска, ищи, пока не поздно.
Оставь меня в покое, попросила Карен.
Когда Зло накинуло аркан, не рвись прочь — петля лишь туже затянется на шее, сказала Маска.
Она отложила гребень и закрыла руками лицо, пугавшее своей пустотой, а Судьба тем временем неумолимо приближалась, топая офицерскими сапогами через столовую.
Хомс ввалился в комнату, даже не сняв шляпы.
— Ты здесь? — виновато сказал он. — Привет. Я не знал, что ты дома. Я только переодеться.
Карен взяла со столика гребень и снова начала расчесывать волосы.
— Машина же во дворе, — сказала она.
— Да? Я не за-метил.
— Я утром заходила в роту, искала тебя.
— Зачем? Ты же знаешь, я этого не люблю. Там солдатня, и тебе там нечего делать.
— Я хотела попросить тебя кое-что купить, — соврала она. — Думала, ты будешь на месте.
— Мне надо было сначала уладить несколько дел, — соврал Хомс. Он развязал галстук, бросил его на кровать и, взяв сапожный рожок, сел разуваться. Карен молчала, — Что в этом такого? Ты что, недовольна? — спросил он.
— Нисколько, — сказала она. — Я не имею права ни о чем тебя спрашивать. Я помню наш уговор.
— Тогда зачем об этом говорить?
