А хохотнул; хорошо, когда партийцы сходятся поближе, сказал он и повернулся к Е.
— Иди-ка звонить, Чистильщик, — скомандовал он. — Давай-давай, Холуй.
Е не тронулся с места.
— Никуда я отсюда не пойду, — тихо проговорил он. — Если уж звонить, то только отсюда.
А снова рассмеялся. Это был тот ровный, довольный смех, который все и раньше слышали от него, независимо от того, шутил А или угрожал; не зря никто и никогда не мог угадать, что этот смех означает. По-моему, у него душа в пятки ушла, сказал А.
— Верно, — подхватил Е. — Ушла, я умираю от страха.
Все молча уставились на него, было просто невероятно, что кто-то признавался в своем страхе.
— Тут все боятся, — продолжил Е и твердо взглянул на А, — не только я или Л, все.
— Чепуха! — возразил Главный идеолог, который встал и подошел к окну. — Чепуха, абсолютная чепуха, — повторил он, повернувшись спиной к остальным.
— Тогда выйди отсюда сам, — предложил ему Е.
Главный идеолог обернулся и недоверчиво взглянул на Е. А зачем, спросил он. Следовательно, Ж тоже боится, спокойно констатировал Е. Ж прекрасно знает, что безопасность ему обеспечена только здесь.
— Чепуха, — вновь возразил Ж. — Абсолютная чепуха.
Е не сдавался.
— Тогда выйди отсюда, — опять предложил он Святоше.
Ж остался стоять у окна.
— Вот видишь, — снова обратился Е к А, — все боятся.
Он сидел в своем кресле выпрямившись, положив руки на стол, и почему-то совсем не казался сейчас безобразным.
— Ты просто идиот, — сказал А; он поставил рюмку на буфет и подошел к столу.
— Разве? — проговорил Е. — Ты уверен?
Он говорил тихо, что было для него необычно. Кроме Л, в Политсекретариате не осталось ни одного старого революционера, сказал он. Куда же они подевались? Ровным голосом он начал перечислять всех, кто был ликвидирован; сосредоточенно, медленно он называл имена людей, признанных когда-то героями за заслуги в борьбе против прежнего строя. Первый раз за долгие годы имена прозвучали вновь. Н почувствовал озноб. У него вдруг возникло такое ощущение, будто он попал на кладбище.
— Предатели! — заорал А. — Все они были предателями, сам знаешь, подлый Холуй. — Он замолчал, успокоился, задумчиво посмотрел на Е. — Да и ты такая же сволочь, — добавил он как бы между прочим.
Н сразу же понял, что А допустил новую ошибку. Конечно, упоминание старых революционеров было провокацией, но Е, признав свой страх, объявил себя врагом, и А должен был отнестись к этому всерьез. Он же поддался эмоциям и вместо того, чтобы успокоить его, угрожает. Приветливое слово, шутка урезонили бы Чистильщика, но вождь слишком презирал его, а потому недооценивал и вот — проявил легкомыслие. Теперь отступать Чистильщику некуда. В своем ослеплении он все поставил на карту и, ко всеобщему удивлению, выказал характер. Теперь ему оставалось только продолжать борьбу, поэтому он тут же сделался сторонником Министра транспорта, который, однако, был слишком апатичен, чтобы воспользоваться новым шансом.
