Литература, затрагиващая материнскую разрушительность
Для документального подтверждения феномена «диссоциации», мы выделим три момента: 1) явный уход от возложения ответственности на мать или родителей; 2) расхождения между фактами и теориями; 3) признание в той или иной степени непосредственного воздействия характера и поведения матери на судьбу ее ребенка.
Непринятие материнской разрушительности.
Я бы не хотел, чтобы «избегание» и даже «неприятие» показались осуждающими словами, за которыми скрывается недоверие к мотивам исследователей. Несомненно, клиницист или теоретик могут обнародовать свое мнение о развитии личности, которое не постулирует материнскую патогенность, без того, чтобы их обвинили в подавлении этой идеи. Я не обращаюсь к работам, где описываются не относящиеся к сфере материнско-детских отношений факторы, и которые, по замыслу или при подведении итогов, не продемонстрировали избегающих намерений. Существует большое количество исследований, в которых проявляются очевидные установки авторов, доказывающих ошибочность мнения о материнской разрушительности или о ее значимости. Некоторые авторы недвусмысленно заявляют, что их данные «освобождают» родителей от ответственности за нарушения поведения у их детей.
Термин конституциональный традиционно служил «приютом для невежества» (243) и сегодня практически утратил свое значение в свете знаний о способности окружающей плод среды изменять то, что было заложено в генах, и о восприимчивости новорожденного к человеческому окружению. Anna Freud (198), например, утверждает: «Попытка возложить вину за младенческие неврозы на недостатки матери … является не более чем поспешным и обманчивым обобщением», и далее заявляет: «Я твердо убеждена в существовании конституциональных различий между младенцами. Мать не несет ответственности за невроз ребенка, даже если в отдельных случаях она и является причиной «хаотичного» развития».
Теория инстинктов допускает классическую «увертку» от материнской разрушительности. Едва ли нужно говорить о том, что теории множественных специфических инстинктов и их компонентов, инстинкта либидо и инстинкта смерти, или первородного инстинкта агрессии, никак не учитывают неосознанную мотивацию. Однако часто она подразумевается клиническим опытом автора, и только приверженность определенной концепции не позволяет ему говорить о ней в теоретических интерпретациях.
Основным примером этой двойственной тенденции служит Freud. Он взял назад заявление о том, что Эдипов комплекс является ядром невроза, после того как увидел продолжительные фиксации в личности женщины, вызванные ее до-эдиповой привязанностью к своей матери. Он заявил, что зародышем более поздней паранойи у женщин является «удивительный, но в то же время обычный, страх быть убитой своей матерью» и что «невозможно сказать, как часто этот ужас перед матерью лишает ребенка спокойствия из-за неосознанных враждебных импульсов со стороны той, которую он боготворит». Почти дойдя до того, чтобы обнаружить связь, он направляется совсем в другую сторону: страх и ненависть к матери являются проявлениями одной из универсальных характеристик инфантильной сексуальности – амбивалентности, и незрелости его мозга, но одновременно и реакциями на ограничения, насаждаемыми матерью в процессе воспитания (244). Он отрицал идею о родительском обольщении в возникновении эдипова комплекса, которая была предложена ему Ferenczi; он заявил, что строгость суперэго не связана с родительским воспитанием, он отверг вероятность внешнего происхождения боязни кастрации у лиц мужского пола, сделал предположение о ее филогенетическом источнике и сказал: «Важно, что опасность угрожает извне». Фрейд рассматривал боязнь кастрации у женщин как нечто «эквивалентное» тому, что существует у мужчин, а «зависть к пенису» как явившуюся результатом не более чем осознания анатомических различий между полами; он отрицал первичность страха смерти и наличие подсознательного знания о смерти (хотя и писал о символах смерти в сновидениях).
