Другим осложнением является возможный шок у ребенка при осознании всей силы своего желания материнской смерти, вместе с усилением боязни собственных агрессивных импульсов и наказания, включающего теперь и возмездие со стороны умершей матери. Месть умерших людей – первобытная идея, запечатленная в человеческом мозгу. Я слышал, как женщина, только что разрешившаяся от бремени, умоляла свою умершую мать не убивать ее.
По-видимому, чем больше субъективный опыт предполагает трагический характер смерти, тем вероятнее, что он спровоцирует танатическую тревогу. Loeser и Bry (5), изучая пациентов с фобиями, обнаружили, что между ранним детством, когда страх смерти обнаруживает себя, и проявлениями фобии во взрослой жизни, очень часто имеет место период, во время которого страх смерти впервые подавляется. Это подавление прекращается благодаря случайным событиям, таким, как серьезное заболевание, приступ головокружения, потеря сознания, боль в груди. Авторы уверены, что у всех этих явлений имеется одно общее: они ставят человека лицом к лицу с реальностью смерти и разрушают иллюзию бессмертия. Более важным фактором, я убежден, является переживание симптома, ассоциирующегося с трагической смертью. Асфиксия, вызванная любой причиной, обморок, спровоцированная потеря сознания и чувство падения особенно значимы для пробуждения тревоги.
Я рассматриваю связь реакции на травму, болезнь, хирургическое вмешательство и проявлений комплекса трагической смерти у детей. Здесь можно сделать два основных наблюдения: удивительно, 1) насколько часто угроза физической целостности интерпретируется как вызванная неизвестной силой, и 2) как часто несерьезное недомогание вызывает появление сильнейшей тревоги. Arlow (231) говорит, что было бы не слишком трудно показать, что «болезнь рассматривается как враждебное, чужеродное вторжение, в то время как смерть видится как акт убийства». Он объясняет подобную ответную реакцию архаическим пережитком младенческого представления о том, что все болезненное и неприятное является чуждым, а не частью собственного я. Психологическое изучение больных, травмированных, подвергшихся оперативному вмешательству и, в особенности, умирающих людей показывает, что «все чуждое» воспринимается как действие, которое причиняет боль или увечье. Тенденция кроется не в том, чтобы персонифицировать обезличенный несчастный случай, а в том, чтобы в защитных целях деперсонифицировать то, что кажется актом злого умысла. Наименее переносимым компонентом комплекса трагической смерти является идея о человеке как о действующей силе. Вторым наблюдением является то, что анатомическая часть тела рассматривается как важная переменная. Определенные органы или области тела кажутся человеку наиболее вероятным объектом атаки. Подобная избирательная уязвимость особенно характерна для женщин, у которых любое заболевание или угроза оперативного вмешательства, связанные с грудью или репродуктивными органами, обладают исключительной способностью вызывать страх увечья или танатическую тревогу. Например, я знаю женщину, которая мужественно восприняла болезнь позвоночника и последующую инвалидность, но панически отреагировала на то, что у нее обнаружили доброкачественную опухоль матки.
