По крайней мере хоть остальное получилось по-моему; может, и ничего особенного, что ему хочется иногда покутить, говорит мама, ведь как он намаялся в университете, да и сколько лет… Когда же исчезла та былая беспощадность взгляда и почему она вернулась сейчас? — вспомнила его единственную нейлоновую рубашку, пожелтевшую от бесконечных стирок, со сморщенным воротничком, и плащ с обтрепанными рукавами и карманами. Он начал лысеть еще тогда, но со временем, видя его ежедневно, она перестала это замечать. А смеялся так хрипло и громко, что, когда они вместе обедали в столовой, она, чтобы не видеть удивленных взглядов подруг, сидела, опустив глаза. Я его вначале стеснялась, подумала она; но тут же раскаялась и решила думать о другом. Ему трудно пришлось в университете и даже в первый год после окончания, подумала она, раскручивая волосы, которые неправильно накрутила, и, снова накручивая, даже стиснула зубы от напряжения. Ему трудно пришлось из-за его родни, да и мне тоже. И она завязала голову прозрачным нейлоновым платком — осторожно, чтобы не сделать зацепку. Вот откуда мои горести, подумала она, ему и невдомек, что сделала для него моя родня, ведь у него даже зимнего пальто не было, я ему старое отцовское приспособила. А как сейчас он относится к моим родителям? Будто я не вижу, как он к ним сейчас относится, даже если ничего не говорит, просто глядит молча…
Давно прошли времена, когда он сносил любые размолвки, покоряясь ее недовольному молчанию, — она сразу поняла, что он бессилен перед молчанием; однако после бесчисленных размолвок ее былая твердость перешла к нему, он незаметно научился укрываться в броне равнодушия; с этого началось. Вот тогда-то все и пошатнулось, тогда-то и надо было обдумать все с самого начала; но разве можно обдумать снова, спрашивала она себя, все поступки, слова — они цепляются друг за друга по своим неведомым законам.
И она опять, будто в темный подвал, погружалась в прошлое и долго ощупью блуждала по нему, пока вдруг на мгновение не потеряла уверенности в своей правоте. С каждой ссорой они опускались все ниже, деградировали; а может, мы такие и есть на самом деле? — спрашивала она себя с испугом. И внезапно — та же навязчивая мысль — она еще ближе придвинулась к зеркалу, пристально разглядывая распухшее плечо.
— Ты же ни на минуту не оставляешь меня в покое, — сказал Дину, входя в комнату. Левой рукой он прикладывал вату к царапине, голос у него был неуверенный.
