Род покачал головой.
Когда он оказался передо мной – белоснежная борода, шея с грубой покрасневшей кожей, – я начал понимать, почему Эдриен, когда ей было двенадцать, не пожелала поехать с ним на восток. Я не особо винил Рода за то, что он сложил с себя отцовские обязанности; казалось, что он вообще не отец. Он как будто был непричастен. Я сочувствовал этому человеку, который не знал, что сказать, и в итоге оказался так сентиментален – например, когда назвал мой приезд сюда «поступком, заслуживающим уважения». Так что можно было понять, почему он повторялся, говоря о позвоночнике Эдриен и всяких медицинских аспектах. Может, ближе к утру Род откроется.
Я сходил к медсестрам за кофе. А потом, как и бывает глубокой ночью, мы решили раздобыть и еды. Я сказал, что есть местечко с круглосуточной доставкой, где готовят барбекю. Я пользовался их услугами «еще в стародавние времена», загадочно добавил я, надеясь заинтриговать Рода. Я ведь буквально жил в его доме, в пентхаусе. «Вы остановились в небоскребе?» – спросил я.
Он сказал, что нет, что там ему не по себе. Похоже, Род считал, что их семейный бизнес, компания «Букер петролеум», был воплощением зла. Я попробовал подойти с другой стороны: не планировал ли он переехать обратно в Талсу? Я воображал, что это легкое раскаяние может нас с ним роднить. Фигурально выражаясь, мы с ним оба добровольно отправились в изгнание. Но Род понял меня неправильно и начал заваливать различными аргументами, подтверждающими разумность моего решения уехать с нашей с ним общей родины. «Но иногда хочется и рыбки», – сказал Род. Он согласился, что барбекю тут весьма недурное: «Хорошо, но не превосходно. А если суши захочешь? Тогда да поможет тебе Бог». Я не осмелился сказать, что в Талсе полно мест, где можно купить вполне приличные суши. «Ты пытался в этом городе за кого-нибудь голосовать? – поинтересовался Род. – Это все равно что биться головой об стену. Выбирай хоть коммунистов, хоть демократов в президенты, все равно».
Когда привезли барбекю, мы сели рядом и поели молча.
Род по большому счету был похож на Альберта. Оба родились в семьях нефтепромышленников, отказались от своего места во взрослом мире и тщетно пытались найти себе оправдание. Они умаляли ценность нашего города, особенно жестко критикуя отсутствие культурной жизни. Уже подростком я знал таких людей, и мужчин, и женщин – правда, из среднего класса – чьим основным утешением в жизни стал цинизм, который был направлен не на человеческую природу или что-либо еще, а конкретно на наш город, Талсу. Ведь критиковать ее было легче легкого. Я подумал, что в Нью-Йорке это менее распространено. Можно различными способами демонстрировать цинизм и в его адрес, но оказаться для него слишком хорошим нереально. А в Талсе именно мы были хуже всего. Мы, подростки.
