, а теперь вернулся? Ник говорит, что Род переживает за то, что она скажет ему, когда очнется.
Я посмотрел ей в лицо и ухмыльнулся.
– Сегодня мы с Родом вместе сидим с Эдриен. Может, она и очнется, – я сделал большой глоток.
Дженни смолкла.
– Думаешь, с ней все будет хорошо? – поинтересовался я.
– Ну, если врачи так говорят, то наверное, – неуверенно ответила она.
– Лидия сказала, что работа пищеварительного тракта может так и не восстановиться.
Она опять промолчала.
– И к чему все это? – спросил я.
Дженни явно не хотелось обсуждать эту тему.
Я посмотрел на нее, по крайней мере попытался, ведь было темно.
– Так противно об этом думать, – добавил я.
Дженни могла бы сделать шаг навстречу, сказать что-нибудь вроде: «Ты ее очень сильно любишь, да?». Но она ничего подобного не сказала.
– Я пьянею, – объявила она. – Мне скоро надо будет домой.
С ее стороны было мило, очень даже мило, взять меня с собой на крышу. Мы встали, свернули одеяло. Воздух был еще теплым – даже горячим, как будто бы ожидалась гроза.
– Я ее по-настоящему любил, – сказал я. Этим признанием я попытался воздать Дженни за ее доброту, словно хотел, чтобы и она что-то вынесла из этого нашего разговора.
Когда я спустился к Роду, от меня пахло спиртным.
– Я опоздал? – спросил я. Посмотрел на лицо Эдриен. Обратил особое внимание на один синяк: он за день уже пожелтел.
Род посмотрел на меня как-то странно.
– Лидия велела мне прийти к одиннадцати, – сказал я.
– Да?
– Да.
– Странно, – Род подался вперед, как делают полные люди, поставив руки на колени. – Я же говорил, что я побуду с ней.
– Да, она попросила помочь вам.
На миг он как будто растерялся, а потом прикрыл глаза.
– Боже мой.
Как следует я все не продумал: Лидия использовала меня, как пешку. Как своего представителя. Но я попросил Рода позволить мне остаться; сказал, что все равно все мои вещи тут.
– Ну конечно.
Пока я усаживался, он вкратце описал, как обстоят дела. Объяснил самую свежую проблему: когда позвоночник Эдриен зафиксируют на стержне, это даст легкий наклон, градусов пять. Это сделают уже завтра утром, во время стабилизирующей операции, и так останется уже навсегда.
– Пять градусов – это как будто бы много, – сказал я.
Я не хотел его расстраивать, но Род все равно уже только и думал обо всех этих моментах, о том, как ткани отреагируют на металл. Он рассказал мне все так обстоятельно, будто сам был врачом, а я – отцом пациентки.
– Я думал, что его просто скобами закрепят.
