– Постой-ка, – однажды сказала Эдриен, соскакивая с меня. Через некоторое время она вернулась с фотоаппаратом. – Я сфотографирую.
Она не просто щелкнула затвором. Эдриен долго выстраивала композицию, опираясь локтями в пол, я чувствовал, что объектив смотрит с интересом, подбираясь ко мне, словно морда большого черного животного. Я сразу же оглянулся в прошлое – иногда я вспоминал всю свою проведенную в Талсе жизнь, и тогда мне хотелось остаться одному, пройтись по теплым улицам, зайти в книжный магазин. Но мне все же как-то удавалось сдерживать свои порывы.
– Надо пойти купить презервативы, – заявила Эдриен после третьего раза.
Из сотен бытовых мелочей, которые мы с ней сделали за это лето, эта, наверное, стала основной. В итоге я настоял на том, что не пойду за ними ни в одну из тех аптек, где бывают мои родители. Повод был надуманный, но я всерьез хотел показать Эдриен, что я вообще человек смущающийся. Мы поехали на запад, через реку, и вместе отстояли очередь. На кассе работала бледная как пепел женщина. Она и бровью не повела.
– Мы уже женаты, – сообщила Эдриен.
Я услышал, что мама в разговоре по телефону упомянула ее имя.
– Эдриен Букер.
Я был заинтригован. Остановился и стал слушать.
– Букер. М-м. Кажется, да.
– Думаю, да.
– Они такие молодые.
Я уже почти жил с Эдриен. Родители перестали возмущаться, когда я не ночевал дома. Оставаясь в ее пентхаусе впервые, я хотел позвонить им, но не успел, заснул. Через какое-то время я высказал предположение, что это, возможно, их беспокоит. Мама сглотнула и сказала, что нет, все нормально, но посоветовала быть осторожным.
Но мое поведение тем летом их озадачило, насторожило, и они жили в ожидании. Я это знал, и когда был с Эдриен, часто ловил себя на мысли, что хорошо бы родители могли посмотреть на нас сверху в тот или иной момент, как боги, и тогда бы их доверие ко мне восстановилось. Во-первых, на гиперпрофессиональную концентрацию Эдриен перед мольбертом. На ее строгость, на то, как она могла прижать меня к стенке в разговоре и заставить сказать то, что я думаю на самом деле. На наши обсуждения литературы об искусстве. Какое значение всему этому придавалось, как мы были по-взрослому серьезны. Я даже хотел бы, чтобы они узнали обо всяких мелочах, которые, в общем, родителям и не нужны: как мы танцевали до упаду; с каким достоинством Эдриен держала сигарету, когда у нее совсем не было сил. И ее уставший голос, его хрипотцу. Уравновешенность длинных проведенных не дома ночей, длительных, утомительных странствий, удачи, сопровождавшей нас при переездах с места на место. И превыше всего этого – глубинное чувство принадлежности к обществу, которое было важнее всех личных наслаждений и которое, как казалось, и было смыслом всех наших многочисленных ночных тусовок по выходным.
