В этой сложной обстановке начала работать согласительная комиссия. Японскую делегацию возглавлял генерал-лейтенант Отани, русскую — Костров.
Костров нервничал. Японцы вели себя, как захватчики. Они признавали только силу оружия. Правительство же и Ленин требовали: не допустить военного столкновения.
В здание Совета прибыл князь Отани.
— Позвольте узнать ваш чин? — спросил он по-японски Кострова.
— Я шахтер!
Отани отшатнулся.
— Неужели Москва не имеет генералов, которым можно было бы доверить столь важное дело, как переговоры с доверенными божественного микадо?
Черные глаза князя Отани из-под опухших век, лишенных ресниц, смотрели угрожающе.
— Наши генералы заняты более важным делом, — спокойно ответил Костров. — Совсем недавно они разбили под Псковом и Нарвой армию Вильгельма, а сейчас в Поволжье ликвидируют контрреволюционный мятеж.
Отани, брезгливо поджав губы, сел. Маркиз Мицубиси что-то тихо сказал ему. Отани поднялся и, указав рукой на портрет Ленина в ореховой раме, выкрикнул какое-то слово. Переводчик объяснил:
— Убрать!
— Что убрать? Не понимаю, — как можно спокойнее отозвался Костров.
— Их сиятельство князь Отани, — пояснил переводчик, — сказали, что они здесь, в этой комнате, не могут думать, пока не будет убрана эта картинка.
— Какая картинка? Это портрет главы Советского правительства Ленина.
Теряя самообладание, Шадрин отбросил кресло. Костров требовательно глянул на него.
— Власть в Приморье принадлежит правительству России. Портрет нашего председателя Совнаркома снят не будет! — решительно заявил Костров.
Прошло несколько томительных минут. Маркиз Мицубиси вполголоса переговаривался с Отани. Любезная улыбка рассекла его неподвижное лицо. Он заговорил мягко, вкрадчиво:
— Вы, господа, не поняли сиятельного князя Отани. Генерал не требовал снять портрет главы московского правительства, я прошу записать это в протокол. Их сиятельство поразил красный фон. В Японии красное является монополией женщин и детей. Мужчина, а тем более государственный деятель на красном фоне — это нам непонятно.
