Под потолком висела все та же десятилинейная лампа. И стекло сохранилось, когда-то надколотое им и заделанное жестью, вырезанной из консервной банки, которую он, преследуемый сворой собак, стащил с жуковской помойки.
Да, мало что изменилось за годы его отсутствия.
Погруженный в воспоминания, Тихон не заметил, как во двор въехала телега. И только когда волкодав загремел цепью и стал радостно повизгивать, очнулся и подошел к окну.
Отец сидел в измазанной навозом телеге: За его спиной лежала соха. На отполированном землей сошнике играл закатный луч. Торчали вилы. Натруженные руки отца, широкие и тяжелые, бессильно, точно плети, висели по бокам. Казалось, они тянули к земле все его туловище. Был он в круглой соломенной шляпе, с широкими, опущенными вниз полями — такие носят на Украине. Суровый старик высоченного роста, с окладистой темно-русой бородищей, в которой поблескивала седина. От краснощекого, крупноносого лица с большим морщинистым лбом и сочными губами веяло той долговечной силой, которая свойственна людям, прожившим большую часть жизни среди леса. И только в голубых глазах, глубоко спрятанных под лохматыми, свисающими бровями, сквозила тяжесть прожитых лет.
Вот отец сошел с телеги, грузный, широкий в кости. Легким движением поднял соху, отнес в сарай, стал распрягать коня.
Тихон не выдержал. Распахнул окно и, спугнув голубей, в один мах перепрыгнул через подоконник.
— Батя, дай помогу! — с мальчишеским задором крикнул он.
Сафрон Абакумович застыл на мгновение. Попытался что-то сказать и не смог. К нему шел русобородый голубоглазый сын. Шляпа упала с головы старика. Не выпуская из рук веревочных вожжей, он смахнул с ресниц слезу, повел плечом и неторопливо обнял сына.
— В станице первый георгиевский кавалер, — густо бася и похлопывая по плечу сына, сказал Сафрон Абакумович. — Жуковы от зависти лопнут. Не зря говорят: русский мужик ни с мечом, ни с калачом шутить не любит. Спасибо, сынок, обрадовал отца! Наклал, значит, вражине от полного брюха?
Тихон неотрывно смотрел в непривычно подобревшие отцовские глаза.
— Похудел, сынок, а так ничего, соколом выглядишь. В кости широк, стать ожогинская, крепкая, ну, а мясо нагуляешь.
Глаза старика увлажнились. Тихон хотел обнять его, но он отстранился.
— Будя, будя! Не баба…
И сам, смущенный этими словами, потупился. Не годится, чтобы дети видели его растерянность, плохой пример для молодежи.
Тихон, взволнованный, достал кисет, скрутил цигарку, выбил кресалом искру из кремня, раздул трут. Лицо отца дрогнуло. Из-под свисающих бровей он следил за сыном. Будто не замечая его осуждающего взгляда, Тихон выпустил облако дыма.
