Они шли и вспоминали прошлое: пересыльные тюрьмы, этапы, схватки с соглашателями, листовки.
— А помнишь, Родион Михайлович, не будь тебя — кончили бы меня в тот раз палачи. Слабоват ведь я…
— Кулак, Костя, в счет не идет, зато душа в тебе богатырская… Тот раз ты их, подлюг, сердцем одолел.
— Не ты, не одолел бы!
По лицу Суханова промелькнула тень воспоминаний.
…Многим он был обязан этому редко теряющему присутствие духа человеку. Вспомнилась нерчинская пересыльная тюрьма. На прогулке Суханову кто-то из товарищей кинул папиросу. Он не смог побороть искушения, наклонился — и за это чуть не поплатился жизнью. Подбежавший надзиратель ударил его в лицо. Сжав кулаки, Суханов рванулся к надзирателю. Конвойные бросили его на землю и стали избивать. И тогда, гремя кандалами, Шадрин кинулся на конвой. Заключенных быстро развели по камерам… Из-за решеток неслись негодующие крики: «Долой палачей!» Заключенные запели «Марсельезу». Прислонясь к стене, Шадрин короткими сильными ударами отбивался от наседающих солдат. Через решетки в тюремные камеры врывалась его мощная октава: «А ну, подходи, кто жить не хочет!..»
— Ох, и дал ты им тогда, дым из зубов шел! — с юношеской восторженностью воскликнул Суханов.
— Озверел я тот раз, Костя. Терпение лопнуло.
В воротах порта они задержались. Шадрин рассказал о казачьей банде Орленко, которая появилась в окрестностях Николаевска-на-Амуре.
— Совсем обнаглели казачишки, зорят деревни, а пугнуть нечем. Выручай, Костя, помоги оружием…
— Заходи в Совет, — отозвался Суханов. — Оружия у нас маловато, но поделимся по совести.
— Спасибо. У нас, Костя, порохом попахивает.
— У нас, Родион Михайлович, не лучше. — Суханов покачал головой. — Ну вот, оружие пообещал, а кому — не спросил.
— Закружила и меня встреча… Председатель я Николаевского-на-Амуре Совета… С китайской джонкой приплыл… Бедны мы, гвоздя и того днем с фонарем не сыщешь. Надо сеять, рыбу ловить, да мало ли забот!..
Суханову захотелось поделиться со старым другом тем, что его так волновало сейчас. И он начал рассказывать о положении во Владивостоке.
В магазинах не стало хлеба. Крестьяне из окрестных деревень, напуганные казачьими бандами, которые занимались грабежами на проезжих дорогах, ничего не привозили. Спекулянты обнаглели, взвинчивали цены. Враг наступал не только на продовольственном фронте. Только вчера иностранные консулы по инициативе консула Соединенных Штатов Колдуэлла вручили Совету пространное обращение. Дипломаты требовали роспуска Советов, угрожали вооруженным вмешательством, предлагали ликвидировать отряды Красной гвардии. Войска генерала Хорвата — начальника Китайско-Восточной железной дороги — обезоружили в Харбине рабочие дружины, свергли Совет, расстреляли депутатов. Атаман Семенов с отрядом напал на станцию Маньчжурия, зверски расправился с членами Маньчжурского Совета и объявил себя начальником гарнизона. Создалась угроза прекращения транзитного движения по транссибирской магистрали. Войсковой съезд уссурийского казачества прошел под водительством контрреволюционного офицерства. Наказным атаманом избран есаул Калмыков. В город беспрерывно прибывали эшелоны с «беженцами» из России. Под видом «беженцев» тянулись остатки разбитой белогвардейщины. Бывших офицеров нетрудно было распознать по выправке, по походке, то тому особому разговору, который свойствен кадровым военным. Пользуясь поддержкой консулов, стекались в город агенты иностранных разведок.
