— Натрись.
После бани Тихон побрился и, помолодевший, посвежевший, присел на койку в каюте боцмана.
— Сколько же тебе, браток, годков? — спросил Коренной.
— В Покров вот двадцать один стукнуло.
— Салажонок, совсем салажонок! А я думал, за тридцать. Когда же успел навоеваться?
— Восемнадцати еще не было, как пошел.
Боцман куда-то отлучился. Вернулся он с большим узлом.
— На вот, обряжайся во флотское, оно хоть и в заплатах, но чистое.
Тихон повеселел: есть же сердечные люди! Бережно отцепил от старой гимнастерки георгиевский крест.
— Кинь эту побрякушку в море, — предложил Коренной.
— Ты что, белены объелся? — обозлился Тихон. — Пес с ней тогда, и с одеждой твоей.
— Брось, говорю. Тебя с крестом устукают в городе.
— Пусть попробуют, — сжимая кулаки и весь напрягаясь, яростно выдохнул Тихон.
В маленьких, широко расставленных глазах Коренного мелькнула и тотчас погасла испытующая улыбка.
— Я тебе подобру, браток, советую.
Упрямые желваки заиграли под туго натянувшейся кожей Тихона.
— Нет! — отрезал он. — На нем не только моя кровь. Надо было бы всем драгунам из нашего эскадрона по «Георгию» дать. И дали б, да вот только в тот злосчастный день нас из трехсот сабель одиннадцать осталось: остальных иприт прикончил.
Коренной, попыхивая трубкой, с интересом слушал рассказ Тихона о том, как гибли драгуны в волнах газовой атаки, как из-за креста смертную казнь ему заменили пожизненной каторгой.
— Н-да, — вздохнул боцман, — много горюшка хватил, но время горячее, как ни говори, а награда-то царская. Ну что ж, надевай, только потом не кричи полундру.
Тихон натянул тельняшку, заправил брюки в голенища сапог, затянул потуже ремень.
— Ты, Гаврило Тимофеевич, большевик? — неожиданно спросил он.
— Вчера заявление в партию подал, не знаю, примут ли!
— Примут, нутро в тебе партийное, — уверенно отозвался Тихон.
— А как же ты теперь жить думаешь? — поинтересовался Коренной.
— Приду домой, огляжусь…
— Погляжу, потянусь, попарюсь, баб пощекочу, — насмешливо перебил Коренной и вдруг стукнул кулаком по столу. — Мало тебя, дохлая камбала, стегали. Я б на месте военно-полевого на сук вздернул.
— За что же? — опешил Тихон.
— За то, что не прозрел, китенок! Тогда бы хоть твои братья поняли, откуда штормом носит, за тебя рассчитались бы.
Тихон смолчал. Боцман речист, напорист. Возражать ему трудно.
— Блажь выкинь из головы, — покручивая бакенбарды, все строже убеждал Коренной. — Ты, кашалот беззубый, понимаешь ли, как совершается революция? Я вот Ленина читал, за сердце берет. А ты, крокодил нильский, раздумываешь.
