Зато я снова и снова перечитывала книгу Кэтрин Патерсон «Мост в Терабитию» и плакала каждый раз, когда Лесли умирала. Не знаю, почему я так охотно стремилась к этому чувству. Став старше, я смотрела новости и оплакивала незнакомцев из далеких стран. Мои дедушки и одна бабушка умерли, – неизбежно, как и все пожилые люди. Я плакала у них на похоронах, а иногда за закрытыми дверьми и под одеялом, но для них, а не для себя; оплакивала старость, саму жизнь и то, что все в ней меняется. Между мной и моим горем всегда сохранялось расстояние: нас разделяли принадлежность к разным видам, географическое положение, возраст, восприятие. Но потом, 27 января 2006 года моя мама появилась на первой странице газеты по самой кошмарной причине: «Женщина врезалась в ворота и умерла». Буквы такие толстые, такие черные. Смерть подошла ко мне ближе, чем когда-либо, будто это я умерла.
«Горе» стало словом, которое всучили мне насильно, но приняла я его сама. Профессор Роберт Неймайер, ссылаясь на Фрейда, говорит, что большую часть двадцатого века в западной культуре было принято считать, что горе от утраты близкого человека – это процесс освобождения от привязанности к нему, избавление от депрессии и возвращение к «нормальной» жизни и «нормальному» поведению. В этом понимании горе – то, что можно перетерпеть, и оно пройдет.
С появлением все большего числа книг, посвященных потере близких, пишет профессор, «новое понятие горя постепенно расширяется <…> и становится двойственным: одновременно “сложным” и “несложным” – и подразумевает несколько этапов, через которые это горе впоследствии “разрешается”». Эти этапы, или стадии принятия смерти, как называют их в литературе, а также убеждение, что горе у всех выражается одинаково, были популяризированы в 1970-х гг. психологом Элизабет Кюблер-Росс в ее книге «О смерти и умирании». Кюблер-Росс заметила, что смертельно больные, узнав о своем диагнозе, проходят через такие этапы, как отрицание, гнев, торг, депрессия и принятие. В западной культуре этот взгляд на горе начал преобладать, пишет Неймайер, «потому что стал ассоциироваться с избавлением от горя, с его принятием», предлагая «авторитетную карту по бурному эмоциональному рельефу» этого самого горя.
Желание столь аккуратно его классифицировать кажется мне логичным, ведь мы обожаем порядок. (Может, поэтому нам так нравится повествование в литературе?..) Но с приходом двадцать первого века мы видим отступление от этой аккуратной структуры. Появляется «новая волна», которая говорит о хаотичности горя. Пэт Джелланд, автор книги «Австралийские похоронные традиции: новые способы горевать в Австралии XX века», отмечает, что в теории о стадиях принятия смерти психологи по-новому интерпретировали последний этап – «принятие», который стали трактовать скорее как «завершение» или отстранение от умершего.
