После обеда Плантэн позвонил в дверь Мартэна Ролланда, художника, живущего в пятнадцатом округе, — мужчины приблизительно одного с ним возраста, симпатичного, с бородой, пышной шевелюрой и умным взглядом из-за стекол очков.
— А, это вы, влюбленный! Браво! Это лучше, чем подхватить сифилис, пусть это и несовместимые вещи. Иногда, правда, они совмещаются, но я вам этого не желаю. Но что у вас с рукой?
Плантэн повторил рассказ о своем подвиге, все больше и больше упиваясь им. Мартэн Ролланд, слушая его, забыл даже раскурить свою трубку.
— Снимаю шляпу, старина, снимаю шляпу. Только мне придется помалкивать об этом, иначе Николетта (это моя жена) скажет, что я никогда не сделаю ничего подобного для нее.
— Но она же, наверное, не уезжает через три недели, — мягко заметил Плантэн.
— Да нет, — замечтался художник, — нет…
Он показал свои картины.
— Я в этом ничего не понимаю, — признался Анри.
— Критики тоже, — успокоил его хозяин. — В противном случае я жил бы не здесь, а в замке Людовика XIII с бассейном и «ролс-ройсом».
— Однако Плантэн нашел, что эти картины больше соответствуют его вкусу, чем те, что на Монмартре.
— Конечно, на них моя подпись и я не могу ее изменить. Своей девушке вы скажете, что это псевдоним, потому что вы сидели в тюрьме. Тюрьма — это романтично.
— Вы думаете?
— По крайней мере, намекните. Нужно всегда оставлять немного таинственности. Ладно, я даю вам пятнадцать картин, кисти, чашечки для разведения красок, все хозяйство. Я помогу вам погрузить все это в такси.
— В качестве гарантии я могу оставить вам золотое кольцо…
— Никаких гарантий! У вас хорошее лицо, вы счастливы, этого мне достаточно. К тому же, вы не можете ничего мне гарантировать. То, что я вам одолжил, стоит семнадцати — восемнадцати тачек, груженных золотыми часами.
С одной рукой Анри не очень-то подходил для перевозки картин. Мартэн Ролланд заметил это.
— Я провожу вас до дома.
— Нет, нет, я не хочу вас беспокоить.
Этот приступ скромности не убедил художника, и в конце концов двое мужчин, картины, мольберт и все остальное пустились в путь на такси.
Мамаша Пампин, расположившаяся на своем коврике, как перевернутая урна, имела глупость усмехнуться при виде картин.
— Нравится, мадам? — ласково спросил Мартэн Ролланд.
— Это отвратительно! Да, отвратительно!
— Но, мадам, перестаньте принимать эти картины за зеркало.
— Могли бы быть и повежливее, вы, бородач, — процедила она высокомерно.
— Постараюсь. И для начала — в гробу я вас видал!
