Кармен, совершенная Кармен!
Да, женщины такого рода, страстные, огненные, коварные, всегда влекли его к себе, а «эта» — какая-то дикая, сконцентрированная страсть!
Он женился девственником. Что он понимал в женщинах? О, будь она его женой, он бы и не взглянул на других!
С первого взгляда, когда она вышла на сцену «испанской проходью», как выразился один его приятель, она ошеломила его. К концу ее «болеро» он уже бросал ей цветы, подсунутые услужливой цветочницей, и неистово аплодировал.
Он чувствует, что теперь ему нет возврата.
Он знает, что зарвался и в нравственном, и в материальном отношении, запустил дела…
Он проиграл крупный процесс благодаря тому, что помчался за ней в Москву…
А что будет, когда кончится ее ангажемент?
При этой мысли Роман Филиппович даже вздрогнул и еще быстрее зашагал по комнате.
До жены дошли какие-то сплетни, она так взволновалась, что слегла… Он прекрасно знает, что может успокоить ее одним словом, ему стоит просидеть дома два-три вечера…
Два-три вечера! А что будет происходить «там»? Этот высокий гусар… она вчера бросила цветок… он стал ее упрекать… она щелкнула ему под нос кастаньетами и показала язык.
Он сам сознает, что имеет слишком мало прав для ревности…
О, если бы у него было сейчас десять-пятнадцать тысяч! Он бы ее «инсталлировал» в уютной квартирке, и тогда было бы другое дело.
А теперь… эти ужины, подарки, цветы — стоят дорого, а не дают ему никаких прав на нее!
Да, все это стоит очень дорого… он истратил большую часть «тех» денег… но это пустяки… он пополнит… конечно, пополнит.
— Отец, когда мама проснется, ты, пожалуйста, поди к ней.
Он вздрагивает:
— Послушай, Аня, что такое у вас там случилось?
— Вчера у нас была madame Задонко и что-то сказала маме, ты знаешь, какая Задонко сплетница, — неохотно говорит Аня, поправляя у зеркала бандо своих темных волос, пышно лежащих по сторонам ее высокого белого лба.
— Что же она сказала?
— Меня это не касается, отец, это — твое дело… я прошу тебя только успокоить маму.
— Как же, не зная дела…
— Отец, ты знаешь.
— Да что это, наконец, за фокусы! — топает он ногой. — Чего ты ломаешься? Говори толком.
Аня поворачивает к нему свою лебединую шею:
— Не заставляй меня говорить о том, что меня очень тяготит, папа.
— Слушай, Анна, — вспыхивает Роман Филиппович, — ты забрала слишком много воли… Если я был всегда снисходителен к тебе, еще не значит, что ты можешь делать мне дерзкие намеки.
Аня молча двинулась к двери.
