Она бы потеряла здоровье с ними, но выросла Аня.
Аня, по молодости лет, тоже справлялась с трудом, но хоть учиться их заставила.
Аня была с ними строга, и ее одну они и слушались. Она всегда смотрела на мать ласковым «материнским» взглядом, каким она смотрела на младшего брата, Котика; его Аня немножко баловала: он был такой болезненный и слабенький.
Понемногу весь дом, все хозяйство перешло к Ане, — мама стала часто прихварывать и совсем ушла в свои статьи, чтения, лекции, конференции и… мужа.
Этот муж был для нее всем всю ее жизнь, хотя она бы очень удивилась, если бы кто-нибудь сказал ей это.
Она верила, что муж стал уделять так мало времени семье только потому, что он неустанно печется об этой семье. Она не замечала, как он иногда, увлекшись, проговаривался, что совсем не за работой он проводил свои вечера. Не замечала Варвара Семеновна, как ее муж иногда защищал то, чем прежде возмущался, что громил прежде.
Замечала это Аня.
Она чаще и чаще вглядывалась в отца, и его стал смущать этот испытующий и пристальный взгляд.
Тут-то Роман Филиппович стал побаиваться своей дочери.
Наружность Ани была очень эффектна: на улице, в театре все невольно обращали на нее внимание.
Молодежь, впервые попадавшая в дом Травичей, сразу влюблялась в эту гордую, красивую девушку, но потом, Бог знает почему, оказывалась в свите одной из ее младших сестер, а Аня разливала чай и намазывала бутерброды для всей этой компании.
Роман Филиппович любил выезжать с дочерью — ее принимали за «его даму», и ему это льстило.
Он стал любить дочь.
Его мимолетные интрижки не нарушали семейного мира.
Варвара Семеновна была далека от мысли, что ее Рома, который так красиво говорит о нравственных устоях, мог пошаливать на стороне.
Аня это замечала и мучительно боялась, чтобы эти «шалости» не дошли до матери.
Роман Филиппович, меряя гостиную большими шагами, ерошил свои густые кудри, в которых за последние две-три недели появилось несколько серебряных нитей. «Очевидно, Аня опять что-нибудь узнала», — вертелось у него в голове. — И кто это только сплетничает? Уж не его ли помощник Крутиков?»
Роману Филипповичу на этот раз захотелось, чтобы даже его товарищи не знали о его увлечении.
На этот раз это серьезно.
Эта женщина «захватила» его, захватила сразу, словно окружила какой-то жгучей атмосферой.
Ведь надо же когда-нибудь испытать это чувство!
А это чувство — какой-то туман, и в этом тумане носится перед ним гибкая фигура, в блестящей чешуе, с мантильей через плечо и красной розой в белых зубах.
