Таги-Усак оторопел: петь в такую тревожную пору? Сейчас?..
— Сжалься, царица!..
— Не царица. Перед тобой слабая женщина. Спой мне. Ты недостоин
царицы. Перед тобой всего-навсего потерявшая голову самка!..
И тут Мари-Луйс вдруг стремительно удалилась.
Завтракала она только в обществе жены и дочерей властителя Нерика.
Вина подавать не велела.
Дверь внезапно отворилась, вошел Таги-Усак и доложил, что великий
жрец хеттов Кама Вараш желает видеть царицу.
После долгого молчания Мари-Луйс попросила провести Кама Вараша на
балкон башенной части дома, откуда видна городская площадь.
Сама она не сразу пошла к нему.
Кама Вараш поднял свой жезл в знак приветствия. Мари-Луйс отметила,
что настроен он воинственно.
Царица посмотрела в окно. Со стороны давильни, где делали вино,
варили пиво, появилась еще троица жрецов. Вдалеке были жилища храмовых
рабов. Там толпились какие-то люди. Молодой жрец играл им на лире...
Белый хитон великого жреца был местами прожжен, видно, от огня
курильниц.
— Чем я заслужила чести удостоиться твоего посещения, человек
Мурсилиса?
Кама Вараш и двое сопровождающих его хеттских жрецов одновременно
поклонились. На правах старейшины Кама Вараш приложился к полам одежды
царицы и затем проговорил:
— Великая царица, когда бог Мардук пробуждается, он требует, чтоб
свершилось жертвоприношение человека в честь бога Шанта! Это бывает обычно
в весенние дни. Армяне, подобно нам, хеттам, тоже соблюдают такой обряд.
— С весной связан и другой обряд — пост. Так, может, ты лучше станешь
поститься, Кама Вараш? — сказала Мари-Луйс — Это было бы полезно, а то
живот у тебя уж вон как раздулся.
Кама Вараш что-то пробормотал. Голос его постепенно терял ту
твердость и уверенность, которые придавали ему значительность и должны
были внушать страх окружающим.
— Царь-солнце Мурсилис начертал и печатью своею заверил закон о том,
что в жертву приносится человек. Не следует этому противиться, великая
царица.
— Я уже объявила, что впредь такому не бывать, что я запрещаю!
— Но мы же должны жить в дружбе и согласии, великая царица?..
— Да, но иной друг ведет себя словно ребенок: чем больше ему
позволяешь, тем больше он безобразничает. Вот я разрешила, чтоб ты остался
в нашем городе, да, видно, наглость в ваших людях сильнее всего. Ты уже
