Мари-Луйс сочла излишним вести дальнейший разговор при всей людской
толпе. И Арванд Бихуни взглядом молил ее о том же. Хетты прибыли со
щедрыми дарами, и ему не хотелось их обижать.
Царица первой подошла к распахнутым вратам храма. Арванд Бихуни молча
снес эту дерзость. По извечной традиции, при свершении ритуальных обрядов
первыми в храм ступали только жрецы. Никто, даже цари, не имел права
нарушать этот обычай. Мари-Луйс пока единственная, кто отважился на
подобное. Да простится ей!..
Сейчас у царицы был такой вид, словно она идет на охоту в камышиные
заросли на Евфрате и верит в удачный ее исход. Однако, первой переступив
порог двери, она дождалась, пока с ней поравняется Арванд Бихуни.
— Хетты собираются принести жертву богу Шанту? — спросила она.
— Да, великая царица. Именно затем они и прибыли к нам в Нерик.
Мари-Луйс не взглянула на него.
— Что бы нас ни ожидало впереди, Арванд Бихуни, мы не должны
забывать, что страна армян никому и ничем не обязана. Мы сами себе
хозяева. Вся наша жизнь — это солнце, этот храм, наши познания, все, что
мы имеем, — от нашей родной земли. И нам надлежит оберегать от бед нашу
землю, наш народ! Тебе понятно?..
— Понятно, — прохрипел в ответ Арванд Бихуни.
Грудь у него была узкая, впалая, живот вздутый, рот беззубый, веки
воспаленные.
В числе паломников был и Таги-Усак. Своей красотой и стройностью он
резко выделялся среди всех. Глядя на него, Мари-Луйс негодовала и сама на
себя и на всех богов: ну почему, почему так сильно в ней чувство любви,
под гнетом которого она задыхается?! Почему?..
В покои свои вернулась поздно. Поинтересовалась, нет ли известий от
людей, посланных в страну хеттов. Сказали, что нет.
Тяжкие думы навалились на нее.
* * *
Ночь обволокла молчанием крепостные башни Нерика. Рассекая тьму,
Таги-Усак пробирался к дому медника Миная. Узкие улочки пустовали. В небо
над высокими стенами домов уже взвивалась перекличка петухов,
провозвестников рассвета. Таги-Усак чувствовал себя усталым. Почти всю
ночь он, как в дурмане, простоял на коленях перед алтарем среди молящихся
жрецов.
Он вдруг увидел распушенную, словно клушка, жрицу, которую приметил
еще накануне в толпе перед храмом.
— Доброе утро! — поклонился Таги-Усак, приложив одну руку ко лбу,
другую к груди.
