На твердых стульях, распахнув пиджаки, сидят Любиков, директор МТС Лель, Гром, потный и обмахивающийся по своему обыкновению газетой.
Блищук только что уехал, и слышно, как от самого крыльца машина его берет недозволенную скорость, а два ярких фонаря, озарив улочку из конца в конец, бьют в окна коротким прожекторным светом.
Комнатка маленькая, единственная не тронутая пока ремонтом. Сюда составили несгораемые шкафы со всего райкома, этажерки с книгами, и пробираться приходилось с трудом, стукаясь коленями о стулья.
Трудно сказать, продолжается ли здесь сложный райкомовский рабочий день или идет дружеская мужская беседа, когда уже просто курят и отдыхают, подталкивая друг друга дюжими кулаками. Но и шутки и смех вертятся вокруг одного: машины в МТС, уборка, молотьба…
Валюшицкий стоит у окна, прислонившись виском к оконной раме, и мало участвует в разговоре. С самого утра ему все хочется улучить момент, подойти к Ключареву, сказать: «Сам прошу — снимайте меня с председателей: не сдюжил».
Он оглядывает знакомую комнату со странным, щемящим чувством сожаления: теперь ему, наверно, редко придется приходить сюда… И хотя чаще всего его здесь ругали, все-таки он уходил отсюда ободренным, унося в памяти весь этот людской гул и шум, которым, как морская раковина, гудит с утра до вечера райком партии…
— Вот вы меня все жучите, Федор Адрианович, — говорит между тем Лель, подмигивая веселым, неунывающим глазом, словно обращая собственные слова в шутку, — а если б у нас комбайновая уборка шла так, как в других районах по области, что бы вы тогда со мной сделали?
Ключарев живо оборачивается к нему. Ни следа усталости или недомогания не остается на его лице.
— Стой! Я тебе это еще припомню! Нашел чем хвастать! А план какой? Еле-еле дотягиваете.
— Ну, мы и дотянем, — упрямо повторяет Лель, притопывая мягкими кавалерийскими сапожками. — Я же про другие районы говорю.
— А ты где работаешь? — настаивает под дружный смех Ключарев. — Нет, скажи, где?
— Да здесь, в Глубынь-Городке, под вашим руководством. — Лель комически безнадежно машет рукой, но по его сизому выбритому лицу скользит мгновенно выражение такой откровенной усталости, что Ключарев секунду внимательно смотрит на него.
— Я знаю, Лель, — говорит он уже совсем другим тоном, — что ты душой болеешь за все, как и я, а за тракторы ещё больше моего, как положено тебе, по штату. И мысли у тебя правильные. Это значит, что мы все доросли до того, чтобы понимать, что нужно сегодня в районе. Но вот чтобы мысль делом стала, а дело это делать быстро, — такое еще не всегда есть!
