А следующей ночью крылья подняли ее — опять. На сей раз они летели недолго. Оп устив ее на землю, желтоглазый вдруг исчез. Она огляделась, не веря тому, что видит — вокруг нее щерился древними желтыми камнями узкий двор старинного замка, глухо мощеный крупными черными булыжниками; кругом не было ни души. Она посмотрела на тяжелые, потемневшие от времени двери главной башни, и содрогнулась от холода. Словно ощутив ее, с неба упала крылатая черная тень.
— Идем, — просто сказал он, и она пошла вслед за ним.
Двери открылись, будто по волшебству — лишь боковым зрением она успела разглядеть две низкорослые фигуры, склонившиеся по углам. Стрельнув глазами, она прошла вслед за ним в огромную залу, где жарко пылал камин, а на огромном — под рост хозяина столе — тонула в соусе утка, зеленели овощами салаты, стопкой высились на глиняном блюде горячие лепешки.
Ели они молча. Бросив в угол кости, он хлопнул в ладоши — и тотчас из темного угла выросла миниатюрная, скрюченная фигура, просеменила к столу, в свете масляной лампы возник большущий кувшин, — и серебряный кубок, стоявший перед ней, отозвался довольным бульканьем вина.
— Я хочу, чтобы ты была счастлива, — произнес он, поднимая свой кубок — огромный, с золотой насечкой, — ты достойна счастья…
— Ах, — едва слышно вздохнула она.
Вино было довольно противным. За годы, прожитые рядом с утонченно-элегантным мужем, она привыкла пить столь же элегантные грузинские и молдавские вина, нисколько, впрочем, не задумываясь о тех особенностях «букета», о которых так любили толковать его друзья.
В три глотка она выпила кубок. Правая рука машинально пошла вдоль стола в поисках шоколада, но его здесь, увы, не было. Крылатый недоумевающе поглядел на нее:
— Тебе не нравится мое вино?
— Отлично… — прошипела она. — Отличное вино.
Кто-то осторожно тронул ее за плечо. Она открыла глаза. В сером свете дождливого утра темным пятном вырисовывалось лицо мужа. В сознание влился запах — одеколона, зубной пасты, кожи — от чехла мобильного телефона, который лежал у него в кармане, — запах спокойной, уверенной в себе ненависти. Ее ненависти.
— Малыш, — тихо произнес он, — я поехал. Не забудь, пожалуйста, что мы договорилсь везти твою маму к стоматологу… договорилсь на двенадцать, а уже десять. Вставай…
Мягкие, теплые губы коснулись ее лба, и она едва не застонала.
— Гадина, — сказала она ему вслед — шепотом, — как же я тебя…
Она была рада, что вечером он, ни говоря ей ни слова, ушел в кабинет — и в спальню проник сладковатый запах трубочного табака.
