Однако я пока не был достаточно уверен в чувствах Светланы, а потому не особенно боялся потерять то, чего еще фактически и не имел. Мне было слишком хорошо известно, что такое минутные женские слабости и как жестоко они потом могут обернуться невозмутимо-наигранным вопросом: «Ну и что?»
Я поднял воротник плаща, чтобы укрыть шею от холодного осеннего ветра. Я любил осень и радовался, что наш роман развернется именно осенью, в тот самый период года, когда я жадно ощупывал раздувающимися ноздрями обнаженную полноту жизни и становился немного похож на шального кота — запах серых, прелых листьев пробуждал во мне обостренную чувственность. Любая, не слишком холодная осенняя ночь вызывала во мне не меньший эротический трепет, чем самые знойные летние вечера. Мне всегда казалось, точнее, я просто верил в это, как в мечту, что однажды, поздним осенним вечером, познакомлюсь с одинокой красивой женщиной с пышными длинными волосами, в светлом плаще и изящных сапогах.
И я живо представлял себе эту сцену — я буду слегка пьян, а улица пустынна, но стоит мне заговорить, а ей ответить — и мы почувствуем себя знакомыми тысячу лет, и оба обрадуемся этому чувству. И пусть это произошло не осенью, а летом, и не в Москве, а в Козельске, но Светлана так походила на ту одинокую осеннюю красавицу из моей мечты, что я ждал ее с удовольствием, повторяя про себя придуманный афоризм: «Лучшие часы жизни мы проводим в ожидании любимых женщин, худшие — в ожидании самого ожидания».
— Внимание, автобус Козельск-Москва прибывает на пятую платформу.
Я вздрогнул и, переложив букет алых роз из одной руки в другую, поспешно закурил, потому что опять — и в которых раз — ужасно разволновался. Светлану я увидел сразу, как только она вышла из автобуса, поставила на землю большую зеленую сумку и огляделась по сторонам. Вслед за ней из того же автобуса вышел высокий, спортивного вида парень, который принялся ей что-то говорить, указывая то на сумку, то в сторону метро, но она рассеянно улыбалась, отрицательно качала головой и всматривалась в снующую толпу людей.
Скрытый уличным фонарем, увешанным рекламными щитами, я почти минуту жадно изучал ее, чувствуя, как волнение переходит в восторг. Все еще загорелая, с распущенными волосами, умело и эффектно накрашенная, в элегантном белом плаще и изящных полусапожках она производила более сильное впечатление, чем тогда в Козельске. Пытавшийся ее уговорить парень с явной досадой отвернулся и зашагал прочь. Я выждал минутную паузу и вышел из-за своего столба.
