Казыбек тут же ударил тремя пальцами по струнам, в тон ее уверенному напеву.
Шестикрылая[7] просторная юрта Рахымжана опять наполнилась мелодичными звуками, а певица, почувствовав поддержку домбры в умелых руках, взметнулась голосом до неведомых высот. Теперь все бурильщики вслед за своим вожаком старались помочь ей, басили огрубевшими голосами, хлопали в ладоши, пристукивали по краю стола. Бакбай Сержанов, безголосый, охрипший, стучал темными ладонями, будто конь о мостовую копытом. Весь этот нескладный аккомпанемент слушателей, как ни странно, не мешал ни Меруерт, ни Казыбеку в их маленьком ансамбле.
В тот вечер Меруерт перед случайными слушателями выложила весь свой репертуар. Держалась она молодцом и ничем не выдала усталости.
Джигиты, давно оторвавшиеся от городов и от клубов, позабывшие, что такое уют для тела и души, развлекавшиеся лишь свистом ветра и сусликов да дурачествами дизелиста Жакана, любившего выкинуть какую-либо штучку, были бесконечно признательны Айше-женгей за вкусную баранину, Меруерт — за непередаваемую радость песни, а хозяину юрты — за щедрую душу. С тем и покинули пристанище муз среди степи.
Разведчики недр вернулись к своему вагончику возле буровой поздно. Однако и остаток ночи большинство из них не спали, переговаривались на топчанах. Каждый хотел высказать свое впечатление от нежданного концерта в чабанской юрте, а Жакан то и дело порывался запеть, подражая необычной солистке. Но его тут же сердито отчитывали, заставляли смириться со своим безголосием. Темнота ночи еще берегла в сердцах рабочих истинный голос Меруерт.
— Она просто прелесть! — восклицал дизелист.
— А талия? Как она тонка, изящна! Прямо-таки скульптура, достойная руки ваятеля, — доносилось из темноты.
— Эй, а кто из вас первым ляпнул, что она школьница? — гремел разоблачительно на весь вагончик Сержанов. — Вы можете себе представить: Меруерт учится на втором курсе Ускенского пединститута, вот что я узнал от ее двоюродных! Она студентка и вполне даже взрослый человек.
Услышав такое, бурильщик Науканбек, известный своими неудачами в поисках семейного счастья, пробасил из угла:
— Други! Поработайте за меня месяц… Начальник, — так он иногда называл Казыбека, — пусть оформит мне отпуск без содержания.
— Куда навострился? — урезонивали Науканбека дружки. — Ай по отцу, старику, соскучился?
— Не-е! — отбивался от любопытных бурильщик. — В чабаны запишусь. В подпаски к Рахымжану хочу. За месяц я наслушаюсь таких концертов, что, может, и сам запою.
