В тот день, покинув тенистые, пахнущие зеленью, прохладные ряды рынка, они вышли на раскаленную, залитую солнцем улицу, просочились в заторе прохожих и машин и спустились в темную винную лавочку. Итамар выбирал дешевое вино с такой дотошностью и пристрастием, словно искал сосну для мачты адмиральской бригантины, наложницу в гарем шахиншаха, алмаз в кольцо невесты, нектар и амброзию из винных подвалов барона Ротшильда. Вывалил, не считая, мятые купюры на прилавок, высыпал звенящую мелочь.
Он тащил корзины с годовым урожаем страны так гордо, как будто вел за собой караван рабов и скота, а когда они вернулись в прохладную тишину дома, бросил добычу на старинную сине-коричневую арабскую плитку пола и сгреб Нику в охапку.
Незадолго до прихода гостей поспешно застлали старым покрывалом продавленное «ложе страсти», которому предстояло служить диваном для гостей, и полуодетые, потные, счастливые, принялись стряпать под вдохновляющие раскаты Carmina Burana, запивая каждый этап красным вином.
Итамар отдавался готовке со своей всегдашней шальной энергией: в ритме стаккато измельчал салат, пачкал гору посуды, разбрасывал вокруг укроп, разливал оливковое масло, овощи тушил и жарил картошку с непременным исполнением придуманных им кулинарных обрядов, а Никой-поваренком руководил деспотично и торжественно, словно дирижер – оркестром, полководец – полками, режиссер – статистами: кричал с балкона, вопил из душа, отрывался от мобильника:
– Почисть картошку! Порежь морковь. И лук. Кубиками! Листья салата надо рвать, не резать. И помельче! Так. Теперь вывали все на сковороду. Ты куда? А картошку кто мешать будет? Налей масло, я иду жарить мясо! – Так тореадор идет закалывать быка.
Дверь распахнулась, ворвались радостные гости. На кухне стало тесно, все приветствовали друг друга, обнимались и рассаживались. Весь вечер пирующие вкушали, возлияли, смеялись и восхваляли кулинарные таланты Ники и Итамара. К полуночи все было съедено, выпито, стол напоминал Помпеи, в раковине извергался объедками Везувий грязной посуды, дым сигарет тучей стоял в воздухе.
Проводив последнего гостя, Итамар вернулся счастливый и торжествующий, покрутил отбивающуюся Нику в воздухе, поцеловал и с детской хитростью заявил:
– Ну, я готовил, будет только честно, если ты уберешь!
Он был молод, весел, полон сил и надежд, он владел миром и Никой и щедро одаривал уверенностью, что впереди их ожидает лишь слава, счастье и любовь. Выгребая из карманов мелочь на дешевое бухло, он чувствовал себя Ротшильдом: ему не приходило в голову жалеть или беречь несметное богатство – мгновения своей жизни. С мотовством юности, не считая и не скупясь, Ника с Итамаром транжирили эти лучшие дни, убежденные, что им еще несть, несть, несть числа…
