И вдруг — это уже в начале 70-х годов — письмо из Волкова от Александры Макаровны: «Здравствуйте, дорогие наши родные Екатерина Васильевна и Соломон Константинович… низкий поклон вам от моих детей… А помните ли вы»… Письмо по всей форме деревенской эпистолярной вежливости. Как забилось мое сердце! Каким стыдом опалило щеки: не могла первой догадаться узнать, живы ли. Я тут же ответила со всем пылом раскаяния, вспоминая стариков, могилы, детство, задавая вопросы про всех и вся. И буквально через несколько дней пришел ответ (не так уж и далеко оказалось от меня до Волкова!) — и тоже горячий, со слезой, с благодарностью за память, с осторожными вопросами, все ли живы, с уговорами приехать, навестить. И забвение, и раскаяние — они, видно, были обоюдными. Но вот весной 1973 года нагрянула внезапно к нам в Москву вместе со своей младшей дочерью Катей Александра Макаровна. Я встречала их у входа в наше метро после телефонного звонка с вокзала — плюшевая кацавейка (извиняюсь, «жакет»), штапельная юбчонка, резиновые сапоги, все те же веселые карие глаза, но во рту нет передних зубов — колхозница на столичных улицах, знакомая и типичная фигура деревенской старухи. Да, почти старухи, несмотря на темные без седины волосы.
Думая до этого ее приезда в Москву о судьбе моей двоюродной тетки, я всегда полагала ее разительным примером неодолимой «власти земли» над крестьянским сердцем, сохранившейся и до наших дней. Так оно, конечно, и было. Но что же Сане больше всего понравилось в семьдесят третьем году в столице, кроме драгоценных родственников? Калининский проспект! «Этакая красота — как в кино!» И что она захотела прежде всего посмотреть в Москве? Наш дом в Каковинском переулке, где прошла памятная ей зима 1932–33 годов! Она помнила всех тогдашних жильцов нашей квартиры, все их привычки, отношения, царившие в нашей кухни сплетни. Для нее вся та, ушедшая жизнь одной давней московской зимы была полна живых волнующих переживаний.
Слава Богу, наш бывший дом недалеко: заворачиваем за угол Ново-Арбатского ресторана и сразу видим то, что некогда было укромно запрятано в запутанном лабиринте узких переулков, спаяно временем, историей в единый организм. Неужели это и есть наш дом? Какой он маленький по сравнению с угрожающе близкими небоскребами и как в то же время неестественно торчит среди пустыря задворков этих железобетонных гигантов! Как зуб у Сани во рту. Ни соседних особняков, ни знаменитого нашего сада, ни Собачьей площадки давно нет и в помине. Саня растерянно озирается: узнать, действительно, трудно. Но вот мы подходим к нашему подъезду, и она все узнает, тащит меня в сторону Спасо-Песковской площадки и, не обращая внимания на «модернягу» Монгольского посольства, приговаривает: «Вот сюда я вас водила гулять. Оставлю здесь, а сама в магазин побегу, по карточкам получать, что дают. А потом зайду за вами и поведу обедать». И вздыхает: «Эх, ведь звал же меня Вася остаться в Москве, учиться предлагал. Не послушалась. А, может, жизнь по-другому бы сложилась?»
