— Ненавижу сантименты.
— Ну что же, — сказал старик, — это полезно для дела.
Он поднялся к себе в комнату. Ее не убирали. В тазу была грязная вода, и кувшин был пуст. Он вспомнил, как толстяк говорил; «Чамбли, мой дорогой, Чамбли». Надо произносить «Чамбли», и яростно закричал, перегнувшись через перила:
— Элис!
Она вышла из соседней комнаты — одно плечо выше другого, пряди светлых крашеных волос спадают на лицо.
— Кричать-то зачем? — спросила она.
— Здесь свинюшник, — разозлился он. — Нельзя ко мне так относиться. Пойди и все вычисти.
Он ударил ее по голове, и она отпрянула, не смея сказать ничего — кроме: «Ты за кого себя принимаешь?»
— Давай, давай, скотина горбатая. — И засмеялся, когда она склонилась над постелью: — Я купил тебе рождественское платье, Элис. Вот чек. Пойди и получи. Красивое платье. Оно тебе подойдет.
— Думаешь, смешно? — сказала она.
— Беги, Элис, а то лавка закроется.
Но она отыгралась, крикнув снизу:
— Я не хуже тебя с твоей рваной губой.
Все в доме могли ее слышать, и старик в кафе, и его жена в спальне, и клиенты у стойки. Он представил себе, как они ухмыляются: «Давай, Элис. Ну и парочка вы с ним». Он не то чтобы действительно страдал. Он впитывал в себя яд каплю за каплей, с самого детства, он вряд ли чувствовал его горечь сейчас.
Пора ужинать, сказал он себе. С его деньгами он мог пойти куда хотел. Он мог шикарно поесть с бизнесменами у Чимпсона.
Когда он спустился к автомату в темном углу под лестницей, он услышал свое имя.
Старик говорил:
— Он всегда живет здесь. Он уезжал.
— Ну-ка, — сказал незнакомый голос, — как тебя, Элис, покажи мне его комнату. Присматривай за дверью, Сондерс.
Рэвен опустился на колени в телефонной будке. Дверь была приоткрыта, потому что он не любил чувствовать себя запертым. Он не мог выглянуть, однако ему и не нужно было выглядывать, чтобы узнать обладателя голоса. Полиция, штатские из Скотланд-ярда. Человек прошел так близко, что дверь будки вибрировала от его шагов. Затем он снова спустился.
— Там никого нет. Он взял шляпу и пальто. Наверно, ушел.
— Должно быть, — согласился старик. — Он мягко ходит. Он увертливый.
— Какой он из себя? — спросил незнакомец.
Старик и девушка сказали одновременно:
— Заячья губа.
— Это полезно, — сказал детектив. — Ничего не трогайте у него в комнате. Я пришлю человека снять отпечатки пальцев. Как он себя вел?
Рэвену было слышно каждое слово. Он не мог представить, что им было нужно. Он знал, что не оставил никаких улик: он был не из тех, кто попусту утешает себя, он знал. Картина той комнаты и квартиры хранилась у него в мозгу и была такой ясной, будто он носил с собой фотографию. У них ничего против него не было. Правда, он вопреки приказу сохранил пистолет. Пистолет был при нем, он чувствовал его под мышкой. Если бы у них были улики, они взяли бы его еще в Дувре. Он прислушивался к голосам с тупой злостью, ему хотелось есть, он толком не ел уже целые сутки, а с двумя сотнями фунтов в кармане он мог купить все.
