— Вы очень хорошо поработали. Очень аккуратно. Они очень вами довольны. Теперь вы сможете как следует отдохнуть. — Он был толст, он был вульгарен, он был фальшив, но он производил впечатление большой силы. Мороженое капало у него изо рта. Он был олицетворением благополучия, он был одним из тех, кому принадлежат вещи, а Рэвену принадлежали только содержимое его бумажника, одежда, в которой он поднялся из-за стола, его заячья губа, его пистолет, который ему следовало бы оставить в том доме.
— Я пошел, — сказал Рэвен.
— Прощайте, мой дорогой, прощайте, — ответил мистер Чолмонделей, посасывая мороженое через соломинку.
Рэвен встал и вышел. Темный, тонкий, созданный для разрушения. Он чувствовал себя неловко среди маленьких столиков, среди ярких фруктовых напитков.
Он вышел на площадь и пошел по Шафтесбюри-авеню. Окна магазинов были украшены ветками и бутафорскими рождественскими вишнями. Он сжал кулаки в карманах. Его бесила их сентиментальность. Он прижал лицо к витрине магазина и молча глазел через стекло.
Что-то вроде затаенной жестокости завлекло его в магазин. Он открыл заячью губу, чтобы ее могла видеть девушка, подошедшая к нему. Он сделал это с таким же удовольствием, с каким разрядил бы пулемет в картинной галерее.
— Вот то платье на витрине. Сколько?
— Пять гиней, — ответила продавщица. Она не добавила «сэр». Его губа была клеймом класса. Губа говорила о бедности родителей, которые не смогли нанять хорошего хирурга.
— Платье ничего, а? — сказал он.
— Оно пользуется большим успехом, — прошелестела она изысканно.
— Мягкое, тонкое. О таком платье надо заботиться, правда? Сшито для какой-нибудь красивой и богатой?
— Это модель.
Она лгала без интереса. Она знала, как дешева и вульгарна эта лавка.
— В ней чувствуется класс, да?
— О да, — согласилась она.
— Хорошо, — сказал он. — Я дам вам за него пять фунтов.
Он вынул банкнот из бумажника мистера Чолмонделея.
— Завернуть?
— Нет, — сказал он и ухмыльнулся изуродованной губой. — За ним зайдет девушка. Понимаете, девушка — высший класс. Так это лучшее платье у вас?
И когда она кивнула, пряча деньги, он добавил:
— Тогда оно как раз для Элис.
И снова вышел на улицу, излив часть своего презрения, и завернул за угол в немецкое кафе, у хозяина которого снимал комнату. Здесь его ждал сюрприз — маленькая елочка в горшке, украшенная цветными стекляшками и блестками. Он спросил старика, хозяина кафе:
— Вы верите в это? В эту чепуху?
— Неужели снова война будет? — спросил старик. — Так ужасно читать об этом. Я видел одну войну.
