Он начал избивать меня, как только мы вышли из машины. Свалил на землю. Пинал грубыми черными ботинками. Ничего не понимаю, на автомате кричу «за что?». Удары усиливаются. Вот он ломает мне нос. «Как все это объяснить дома?» – механически всплывают мысли, вместе с тем я понимаю, что Насиф не оставит меня в живых. Трудно дышать, боль в пояснице, челюсть дробится о камень. Вижу его лицо. Спокойное, невозмутимое, сосредоточенное. «Не бей, лучше трахни», – пытаюсь выговорить это. Не могу. «Надо спасать себя, иначе убьет…» Притворяюсь умершим. Замираю, не дышу, закатываю глаза. Еще несколько ударов. Все затихает. Он отходит, спустя какое-то время возвращается. С ножницами. Берет меня за волосы, грубо дерет и стрижет их. «Терпи, не дыши…» Выдерживаю. Уезжает. Я валяюсь под надсмехающимся дождем, вокруг ошметки кудрей. Дождь вбивает их в грязь…
Меня нашел пастух на рассвете. Узнал. Доволок до дома. Отец был в отъезде. Мать плакала. «Кто тебя так изувечил?» Я молчал. Шесть месяцев пролежал дома. Насиф уехал из деревни в город, там женился, говорят, воспитывает двух сыновей. Я долгое время не мог говорить. Точнее, не хотел. Внутри все умерло… Семь лет назад сделал операцию на носу. Так пытался окончательно расстаться с прошлым. Очередной самообман…
Порой мне все произошедшее кажется придуманным. Невыносимо пошло придумано, будто пересказываю сюжет какого-то бульварного романа. Если бы и на самом деле это был только роман…
Ну что, дождь, наконец, отстучал. Так намного лучше.
– Как не расстался с жизнью еще в детстве? За что держался? Не знаю… Я часто задумывался о самоубийстве. Обдумывал способ, место, день. Таблетки – проще всего. Заснул и не проснулся. Какие нужны, знал. Смелости хватало. Но вот какая-то странная тяга к жизни, ничем не оправданная, не пускала наложить на себя руки. Я мечтал о новой жизни с первой секунды сознательного возраста…
В детстве считаешь, что дольче-вита – твой удел, точно такая, как в сказках. В юности надеешься, что она поджидает тебя совсем скоро, во взрослой жизни. А уже во взрослой жизни понимаешь, что дольче-виты просто нет, да и не нужна она. Вместо нее хочется настоящей свободы. А ее получить, может быть, еще сложнее…
Тогда я держался не только внутренней волей – держался ради маленьких, даже самых ничтожных проявлений теплоты окружающего мира. Например, мамины глаза, блестящие как дождливый май. Благодаря им я знал, что такое уют, который никогда не почувствовал бы в реальности детства. Когда становилось страшно, прятался под ее теплым взглядом…
