Художник опустился на землю. Из него будто вынули все мышцы и все кости. Он мучительно жалел, что не может пойти с теми двумя, и раз уж он не может пойти, то не стоило шевелиться совсем. Оставалось только ждать.
Небо затуманилось, и по листьям зашуршал тихий дождь. В воздухе повисла мелкая водяная пыль, тревожа ноздри, обостряя пряные запахи. Под первыми же каплями рисунок сморщился и потек, через минуту и следа его не осталось на потемневшем, шероховатом боку валуна. Но художник этого даже не заметил, глядя вслед тем двум, которые не захотели плакать и болеть вместе с ним. Которые просто пошли. Я их нарисую, думал художник. Я их обязательно нарисую, чем бы ни кончилась их попытка.
И все звезды будут точно старые колодцы со скрипучим воротом. И каждая даст мне напиться…
Антуан де Сент-Экзюпери
Медленно наступал вечер — прозрачный и тихий вечер Солы. На поверхности мутного, непрозрачного моря, широко разметнувшегося в трехстах метрах под нами, разгорались слепящие блики. Прищурившись, я смотрел на огромный диск Мю, висящий над чуть выпуклым, кипящим горизонтом. Завтра улетаем. Завтра. Я стоял у прозрачной стены диспетчерской и просто смотрел.
У меня за спиной почти беззвучно раскрылась дверь. Я выждал секунду и спросил;
— Ну?
Тяжелые шаги прошаркали к столу, и после паузы смертельно усталый голос сказал:
— Пришлите еще кофе в диспетчерскую…
Я обернулся.
Он уже громоздился в кресле — огромный, ссутулившийся, с обвисшими коричневыми щеками Дрожащая рука его в ожидании висела над столом.
По столу шаркнула искра, и большая, вкусно дымящаяся чашка возникла там, где ее ожидали. Но его рука не шевельнулась, словно он забыл и о кофе, и о ней.
Да, подумал я, он надеялся, что я ошибся. Тогда все было бы просто. Три недели, с первого своего дня пребывания на Соле, когда он узнал от меня, что произошло, он надеялся, что я ошибся. И по мере проверки он загонял эту надежду все глубже, старался подавить, не обращать на нее внимания — не смог…
— Все так, — сказал он.
Я ничего не почувствовал. Надежды уже не было.
— Время вероятной биолизации с учетом фактора мутагенной подкормки… порядка возраста Вселенной, — медленно сказал он.
Я отвернулся. Диск Мю распухал, становился рыжим, тонкие лезвия облаков распороли его натрое, и эти лоскутья, осколки катастрофы, обрывки мира медленно рушились в пылающее море.
Смешно, подумал я. Каких-то два века назад человечество, ютившееся на Земле, было уверено, что оно не одиноко. Стоило создавать надпространственные средства коммуникации, чтобы убедиться в обратном… чтобы понять исключительность, уникальность, быть может, жизни вообще.
