— Так, вы были пьяны. И не помните, как ударили человека отверткой?
— Да, отверткой… Был пьяный…
— Почему отвертка оказалась в кармане ватника? Всегда ее носите с собой?
— Нет, зачем же! Кабину в тот день ремонтировал и забыл в кармане, не выложил…
Остриженный, похудевший, в старой помятой синей куртке (пуговица-то, вторая сверху, на одной ниточке, пришить бы), выглядел Гриша таким невыносимо несчастным, таким потерянным.
Мария стонала молча, про себя, и всей душой хотела, чтобы сбылись предсказания плюшевых теток и приятная судья отпустила бы Гришу. Когда обратились к ней и спросили, как ведет себя Шабанов дома, в семье, Мария ответила жалобно:
— Ничего… В общем нор… нормально…
— Чего там «нормально»! — не выдержала соседка Евдокия Михайловна. — Мука одна тебе от него! Поглядишь — все он пьяный, послушаешь — все он тебя кроет. Через стенку нам слушать муторно. А ты — «нормально»! Говори уж суду. Ребенок весь издерганный… — Судья подняла брови, и Евдокия Михайловна замолчала,
— Скажите, ваш муж часто напивается пьяным? Обижает вас?
— Да…
— И давно такое началось?
— Да…
— Сколько лет вашему сыну?
— Девять…
— Муж оскорбляет вас в присутствии ребенка?
— Да…
— Бьет вас?
— Да. Нет. Он редко дерется, только ругается,
Народный заседатель спросил:
— Вы обращались куда-нибудь с жалобой?
— Куда?
— Например, по месту работы мужа, в профком?
Мария посмотрела на общественного защитника из автобазы. Тот, склонив к плечу лысеющую голову, смотрел в окно. Выпятил подбородок, поправил галстук, и опять — в окно. Не зная, что сказать, Мария тоже уставилась на голый заснеженный тополь за стеклом… Было раз, ходила. В профкоме автобазы как раз сидел этот лысеющий товарищ. Выслушав Марию, очень удивился.
— Шабанов? Странно! У нас нет никаких сигналов по его поводу, на работе пьяным не видели. Он что, деньги вам не отдает, пропивает?
— Деньги? Отдает. Я не знаю, сколько он зарабатывает.
— Как же так, жена — и не знаете. И из ГАИ на него сигналов не поступало. Ну хорошо, хорошо, разберемся.
Через два дня Григорий вернулся из рейса. Хмуро молчал, пока не выпил бутылку красного и не съел ужин. А потом, закуривая, сказал:
— Значит, жаловаться бегаешь? Так-так. Я, значит, вкалываю, вкалываю, а ты ходишь мне на работе авторитет подрываешь? Дома морду воротишь…
— Гриша, да ведь ты когда вернешься пьяный и злой, с чего мне улыбаться?
— Ясно, ясно. Пока я в рейсе, нагуляешься с разными… А потом я тебе нехорош, жаловаться бегаешь! Н-ну ладно!.. — Он поднялся из-за стола, бледный и страшный.
