Вечером, за ужином в кают-компании, Ивана Александровича испрашивали на все лады на тему рас и Атлантиды. Более всех домогался подробного диалога архимандрит Аввакум: он по этому поводу водрузил на сукно библиотечную Библию. Его смущали браки «сынов Божиих» с земными девами. В пику он приводил грехопадение Адама, биография коего не переплеталась с проблемой заселения Атлантиды. Присутствие среди офицеров адмирала Путятина накаляло атмосферу, ибо его скрупулёзные познания дел конфессиональных были превыше духовных сил батюшки. Гончаров в этой ситуации под словесную экзекуцию не подпадал однозначно. И, если бы не вмешательство коллежского асессора Гошкевича, фиаско архимандрита мнилось неизбежным. «Господа, не сочтите за бестактность, но тема предназначалась нижним чинам и нам развивать её негоже! А за лекции Ивану Александровичу следует возгласить «Браво!», да и стол ныне отменный. А посему «браво» душе кают-компании Петру Александровичу!
С каждым днём всё более одолевала духота. Старший офицер И. Бутаков при содействии врачей Г. Вейриха и А. Арефьева настояли перед капитаном корабля Иваном Семёновичем Унковским и командиром перехода вице-адмиралом Путятиным о медосмотре личного состава поголовно. Всё более моряков обращались с тропическими язвами, ожогами, лихорадкой… Лазарет был полон больными. Недоставало медикаментов и перевязочного материала. В случае неблагоприятствия с погодой мог бы оказаться явный дефицит нижних чинов по управлению парусами и такелажем. Расшатаны обшивочные доски, стрингеры, шпангоуты, ослабел такелаж. Из всей артели плотников остался один престарелый матрос Захар Прохаров, родом из Каменки Орловской губернии. И его-то не хотел брать на эдакую кампанию командир Иван Семёнович, да уговорил его старший офицер Бутаков: уж больно пришёлся по сердцу жилистый мастеровой, прошедший с Иваном Ивановичем не одну океанскую кампанию. Живучесть корабля всё более находилась под угрозой. И уже просмолённый Захар с трудом переползал от шпангоута к шпангоуту, расклинивая и законопачивая сочащиеся забортной водой щели меж досок. Матросы-скотники едва управлялись с нечистотами и они нещадно скапливались, не давая дышать на жилых матроских и нижних деках, а тем более в трюмах. Возопили офицерские чины. Нервозность передавалась боцманам, кондукторам и матросам. А крайнему, как известно, больнее всех достаётся. Пресловутый линёк, скрашенный смачным жаргоном, время от времени гулял по спинам зазевавшихся, либо неловких по случаю болезни матросов. Палуба «Паллады» даже на двух деках не насчитывала и двух «лежачих» метров на брата. В основном спали вповалку на верхней палубе, либо на второй деке, где даже у открытых пушечных портиков чувствовалось свиное испражнение. А уж ниже дышать было просто невозможно. И, если кто, сменившись с вахты пробирался в потёмках в поисках местечка прикорнуть, то неизбежно наступал на чью-либо обожжённую конечность. Реакция становилась хуже некуда: от крика просыпались почти все и одного материли, другого попросту пинали. Здесь ситуация более чем понятная: на 450 квадратных метрах размещались до четырёх сотен тел, тут не разнежишься.
