Когда Лу Герстнер вдохнул жизнь в переживающую трудности компанию IBM и на медвежьем рынке превратил ее в любимицу Уолл-стрит, пресса окрестила его «маэстро благих перемен». В мире бизнеса и коммерции всегда существовало разделение на миллионы рабочих пчелок и считаных гениев. Вовсе не из любви к искусству мелкий банкир из еврейского гетто во Франкфурте Майер Ротшильд поставил старшего сына управлять своим банком, а четырех младших отрядил в Париж, Вену, Неаполь и Лондон открывать филиалы. Он думал исключительно о прибыли.
Мыслить экстраординарно Ротшильды научились позже, когда достигли финансового могущества и поражали мир сделками невероятного масштаба и смелости, какие не могли привидеться другим банкирам в самых смелых грезах: они финансировали разгром наполеоновских войск герцогом Веллингтоном, а также Крымскую войну, субсидировали народившееся государство Израиль, помогли Британии установить контроль над Суэцким каналом. И по сей день дом Ротшильдов сохраняет репутацию одного из солиднейших банковских институтов мира, который не дал себя поглотить финансовым гигантам вроде UBS, Salomon Brothers и Citigroup.
Если историки бизнеса поют дифирамбы Генри Форду и Эдисону, то не за прибыльность их изобретений, а за новаторство, смелость мысли и творческое воображение. Признанные гении бизнеса и их не менее творчески одаренные последователи, чье безудержное воображение породило интернет-революцию, смело противопоставляли косности и стереотипам свои таланты, энергию, мастерство, опыт и переписывали правила игры. Сметая препятствия, штурмуя немыслимые вершины, принимая вызовы неизвестности с воодушевлением, пылом и мужеством первопроходцев, они заново создавали мир – новыми трендами, вкусами, способами делать бизнес и, наконец, новыми стилями жизни.
Способность «прикалываться» и «валять дурака»
О том, что такое искусство совершенствования исполнения, я узнал еще в детстве, правда, мой отец Рик Элиот называл это несколько иначе – «сконструировать мышеловку получше». Значительную часть своей спортивной карьеры он посвятил тому, что изобретал способы заставить лыжи бежать быстрее. На краю трассы отец раскидывал палатку и колдовал над лыжами, пробуя различные мази и их комбинации – по сути, это была тест-лаборатория по изучению скольжения. Иногда у него в работе бывало по две дюжины пар лыж сразу. Если он узнавал, что кто-то разработал более совершенный способ обработки лыж или более эффективную мазь, то сейчас же старался «переплюнуть» конкурента – изобрести средство, которое еще больше улучшит скольжение. Мой отец был совершенно одержим своими «лыжными» мыслями, они занимали его с утра до ночи, и даже за обедом, если его осеняла очередная идея, он принимался чертить на салфетках какие-то не то чертежи, не то схемы. Отец притаскивал в дом всякий лыжный хлам и образцы мазей, чтобы поэкспериментировать на досуге. «Ты должен не покладая рук изобретать мышеловку получше», – наставлял он меня, и мы с ним спускались в подвал нашего семейного дома в Вермонте, где всю ночь напролет натирали, полировали и обрабатывали лыжи.
