Сходным образом меняется и первоначальный замысел о судьбе любимой абрамовской героини – Лизы Пряслиной. Отказавшись от мысли о ее возможном выздоровлении, Абрамов превращает мученическую смерть этой самоотверженной и чистой женщины, познавшей позор «падения» и всеобщего презрения (неслучайно ее мимолетное сравнение с одной из «святых блудниц» – Марией Магдалиной)[252], в источник грядущего воссоединения семьи. Перед телом умирающей сестры Михаил, отринувший сытое самодовольство и ожесточение (об этом его потрясающая молитва в одном из черновых вариантов[253]), ощущает в себе силы, чтобы вновь объединить Дом, всех его «братьев и сестер». (Опубликованный текст романа, обрывающийся на изображении Михаила, спешащего в больницу к сестре, для Федора Абрамова не был окончательным, известно, что и после публикации четвертой части тетралогии он продолжал работу над ее текстом.)
И глубоко символично, что на страницах романа появляется бабка-«странница», идущая по обету поклониться могиле «большого праведника Евсея Тихоновича». «Это тот-то старик большой праведник, который по пьянке в силосную яму залез?», – недоумевает молодой безбожник. Но эта ирония не может скрыть главного: перед нами изображение редкого, почти уникального в наши дни явления: зарождения культа местночтимого святого[254].
Как отмечалось в литературе[255], «житийные» детали сопровождают и образы некоторых других персонажей романа. Такова смерть-успение Калины Дунаева, как и в случае с Мошкиным, отмеченная погодным явлением (в пасмурный день солнце встает «в почетный караул» у гроба старого большевика). Даже парализованный Подрезов кажется Егорше «святым, давшим обет молчания». Но, воздавая честь стойкости и мужеству «советских подвижников», Абрамов, тем не менее, метит их печатью некоторой неполноты и ущербности. В свете символики названия романа показательны многие детали. К ним можно отнести, например, описание руин колоссального недостроенного дома Подрезова, которым тот тщетно пытался удержать возле себя детей и на строительстве которого надорвался[256]. Не менее показательна и жалкая теснота последнего пристанища старого коммунара, которому «вся страна была домом». Характерно и то, что словом «житие» устами народа в романе назван не славный и, несомненно, вызывающий уважение жизненный путь Калины Дунаева, а жизнь его верной спутницы, «Евдокии-великомученицы». Эта простая женщина не только разделила труды и муки старого коммунара на строительстве «рая на земле», но и сотворила настоящее чудо – вырвала его из когтей смерти на самом дне лагерного ада.
