Наташа резко поднимается.
Сядь. (Усаживает.) Потом вижу, действительно студентка, действительно начитана в сто раз больше меня, действительно вся преданная, вся моя! Я был счастлив! Я тебе все отдавал: душу, тело, до последней копеечки! Я тебя на руках носил! А ты всегда была мной недовольна. Это твоя основная профессия в жизни — быть мной недовольной. Я всегда с тобой чувствовал, что мне надо больше зарабатывать, больше получать, больше приносить, больше иметь, а для того, чтобы больше иметь, надо кем-то большим стать… а я не хотел стать! Я и так стоял! Ты меня всегда толкала, подталкивала — не грубо, нет, а так, как ты умеешь — очень тонко, очень по — женски. Но и грубо тоже! Что такое был твой роман с Кузьминым… Протест против моей тихости, да? Сядь!.. Теперь у тебя нет романов. С тех пор как я, как ты выражаешься, «достиг» — ты верная жена. После того как у меня зарплата стала в три раза больше, после того как в трехкомнатную въехали, после того как появился телефон, после того как появилась машина! Сейчас ты ревнуешь, а не я!.. Ты же сама все это хотела. Ты помнишь… ну-ка вспомни, как восемнадцать лет назад, когда Щетинин меня вызвал в кабинет, в тот самый в котором я сейчас сижу, и сказал: «Старик, завтра партсобрание, ты наверное, слышал — тут под меня кое-кто копает, так вот я прошу тебя выступить… А то ты что-то засиделся в прорабах…» Я пришел вечером домой и тебе все рассказал. Я тогда все тебе рассказал, это я тебе теперь не все рассказываю, а тогда я тебе все рассказывал. Если бы ты тогда сказала— нет, если бы ты тогда сказала — я уйду от тебя, я бы никогда в жизни не пошел на такое. Но ты сказала (передразнивает): «Не знаю, смотри сам, Андрюшка, я здесь не советчица». Ты была не против, ты хотела! Потому что понимала — это шанс стать человеком Щетинина, войти в орбиту. Сядь!.. Я тогда всю ночь не спал, сочинял речь, старался, чтобы хотя бы чуть — чуть выглядело порядочно, прилично, а самому было противно. Но твои глаза были у меня все время на затылке. Твой недовольный взгляд. И я произнес речь! (Помолчав.) А десять лет назад, или сколько там, двенадцать лет… мне все опротивело, и я хотел бежать, даже не увольняться, а просто так исчезнуть! Ты меня поддержала? Ты что, сказала — правильно, давай уедем? Ты промолчала. Ты пожала плечами. Ты сказала: «Не спеши, подумай хорошо». Да ты просто боялась, что я это сделаю. Ты просто позвонила Щетинину — мол, что-то с Андрюшей происходит, поговорите с ним. Ты испугалась, тебя охватил страх, что потеряешь то, что имеешь. К чему ты привыкла. А ты ко многому уже привыкла! Привыкла себя чувствовать на работе барыней, вольной птичкой: захотела— пришла, захотела — ушла. А я за это держу у себя остолопа, мужа твоей заведующей библиотекой, твоей Олечки, на должности начальника участка. А когда я его уже решил гнать, ты сцену устроила. А сегодня уже и сама Оля мне сцену устроила… по телефону! А известно ли тебе, что если бы на его месте был толковый работник, может быть, мне не пришлось бы на коленях просить двадцать тысяч? И Алеша тогда бы был с руками! Что, уже не хочешь домываться? И так хорошо?
