МАРТИН. Наверняка вы его встретили, ведь он только что ушел отсюда.
ОТЕЦ ДЖОН. Возможно, возможно, так оно и есть. Самого обыкновенного незаметного человека иногда посылают с вестью.
МАРТИН. В моем видении были топчущиеся единороги. Они разрушали наш мир. Я должен быть уничтожен; разрушение – та весть, которую он принес мне.
ОТЕЦ ДЖОН. Разрушение?
МАРТИН. Мы вернем прежнюю благородную жизнь, прежнее блистание.
ОТЕЦ ДЖОН. Ты не первый, кому было дано такое видение. (Поднимается и принимается ходить взад и вперед) Оно давало о себе знать то в одном месте, то в другом, являлось то к одному человеку, то к другому. Это ужасное видение.
МАРТИН. Отец Джон, вы думали о том же.
ОТЕЦ ДЖОН. Люди тогда жили праведной жизнью, и было много святых. Тогда была почтительность, а сейчас лишь работа, да бизнес, да как пожить подольше. Ах, если бы кто мог изменить это все в одночасье, пусть даже войной и силой! Святой Сиаран молился в пещере о возвращении прошлого!
МАРТИН. Не обманывай меня. Вам было веление.
ОТЕЦ ДЖОН. Почему ты спрашиваешь? Ты спрашиваешь меня о таких вещах, о каких известно лишь моему духовнику.
МАРТИН. Мы вместе. Вы и я должны объединить людей.
ОТЕЦ ДЖОН. Я тоже спал, как спал ты, это было давно. И у меня было твое видение.
МАРТИН. И что случилось?
ОТЕЦ ДЖОН. (резко). Ничего, это был конец. Меня послали в дальний приход, где я теперь служу и где нет никого, кого я мог бы повести за собой. С тех пор я там. Мы должны запастись терпением; мир был разрушен водой, и теперь он должен быть истреблен огнем.
МАРТИН. Зачем нам терпение? Чтобы прожить семьдесят лет, чтобы потом пришли другие и тоже прожили семьдесят лет; и так поколение за поколением, а тем временем прежний блеск будет все больше и больше тускнеть.
Снаружи слышится шум. Входит стоявший за дверью Эндрю.
ЭНДРЮ. Мартин говорит правильно и хорошо говорит. Разве это жизнь – строгать доски для телеги или оглоблю? Ну нет. Разве это жизнь, спрашиваю я вас, сидеть за столом и писать письма человеку, который хочет карету, или человеку, который никогда не заплатит за сделанную карету? А тут еще Томас приструнивает: «Эндрю, дорогой Эндрю, как у тебя с покрышкой на колесо?» Разве это жизнь? Это не жизнь. Вот я и спрашиваю всех вас: о чем вы вспомните перед смертью? Сладкую чашу в уголке вдовьей распивочной вы вспомните. Ха, ха, вы только послушайте! Деревенские запомнят это до конца своих дней.
МАРТИН. Почему они кричат? Что ты сказал им?
