Лиз знала, что когда он вцеплялся зубами в какое-нибудь дело вроде нынешнего пожара, не могло быть и речи, чтобы бросить его. Такие дела появлялись у него примерно раз в два года, но она ненавидела их лютой ненавистью, ненавидела сильнее, чем когда ему приходилось расследовать одновременно шесть случаев нанесения побоев в семье и он отсутствовал по пятнадцать часов в сутки. Она словно ревновала его к этим крупным делам, как будто они обкрадывали ее, отнимали что-то глубоко личное, когда он с головой уходил в их расследование.
Ему стало по-настоящему больно оттого, что он должен был провалить тест. Он никак не мог вырваться на выходные в летний домик. Воскресный вечер дома обещал превратиться в сущий кошмар. Лиз будет в бешенстве, но с приклеенной улыбкой на лице. Он будет терзаться чувством вины, но в то же время стараться вести себя, как обычно. Он не мог ждать.
Впрочем, у этой истории имелись и свои плюсы. Дом оставался в полном его распоряжении. Это случалось не так часто, но когда случалось, он чувствовал себя так, словно ему сделали величайший подарок. В голову Болдта закралась мыслишка, что, быть может, Лиз совершила акт самопожертвования, когда уехала в летний домик, потому что прекрасно знала, как он ценил тишину во время особенно трудного расследования. От этой мысли ему стало еще хуже, потому что самые первые его догадки были сплошь негативными. Он снова перечитал ее записку, надеясь найти в ней недостающую ясность, но все было бесполезно. Брак означал массу различных вещей; но легкость сосуществования не относилась к их числу.
Болдт выключил свет на крыльце и поставил музыкальный альбом Оскара Петерсона. Он присел за пианино и заиграл впервые за несколько месяцев, думая о том, почему прежде всего приходится жертвовать тем, что доставляет удовольствие. Он небрежно сыграл вступление, отрегулировал тонарм и сделал вторую попытку.
Прослушав Оскара минут двадцать, он принялся внимательно перечитывать свои записи и заметки, сделанные во время расследования.
У Болдта был хороший слух. Мимо его подъездной дорожки промчался автомобиль, замедлил ход и остановился. Он подошел к занавеске и осторожно выглянул наружу: красный спортивный автомобиль Дафны. Она вылезла из машины, держа в руках портфель, что было дурным знаком.
Он заметался по комнате, судорожно наводя порядок. Мгновение спустя Болдт услышал ее шаги на заднем крыльце и открыл перед ней дверь.
— Ты не отвечаешь на телефонные звонки?
