Руиз более свободно отдался видению и стал более ясно видеть кошмары, которые описывал. Он рассказывал картины, которые рисовал ему наркотик.
— Ноги совершенной формы, узкие, с высоким подъемом, душистые. Они ступают, словно человеческие существа, но там, где они ставят ноги, глубоко прорастают корни, крошечные белые проволочки, которые ползут вниз, словно черви, рожденные молнией. Они берут силу у земли. Когда чудовища поднимают ноги, черви отрываются от них и умирают, и их не видно.
Прекрасные чудовища носят тонкие багряные пояса вокруг бедер, их гениталии спрятаны. Теперь они снимают пояса, и я вижу только яркий гладкий металл у них между ног. Я не знаю, что они от меня хотят, но я никогда в жизни так не боялся.
На секунду это было правдой, и он боролся с ужасом и паникой.
Руиз замолчал, и никто из них долгое время не заговаривал. В комнате было так тихо, что Руиз слышал биение собственного сердца, которое отмеряло секунды.
Пот струился по лицу Бринслевоса, и он неслышно что-то бормотал. Потом Лорд сказал более сильным голосом:
— Я слышу шум машин в темноте — сперва скрип и дрожь крохотных шестеренок, а потом движение множества маленьких поршней. Звук растет и меняется, пока не становится стальной музыкой, и я знаю, что огромная машина, невидимая в ночи, поднимается по обе стороны от меня, к звездам и выше. Мне кажется, я лечу, легкий, как дым, в центр этой машины, которая теперь кажется такой большой, что ни один мир не сможет ее удержать. Я ничего не вижу, кроме блеска звезд сквозь решетки, рычаги и колеса.
Сперва мне казалось, что я в центре этой машины, но теперь я понимаю, что пойман в одном из ее уголков, и что в ней летят миллионы других, каждый в своей отдельной клетке. Это и есть клетка. Теперь я это чувствую и удивляюсь, за что меня туда заперли.
Бринслевос застонал. Это был звук удивленного страдания, который грозил затянуть Руиза в видение Лорда. Руиз пригасил свои реакции на наркотик и выплыл из его глубин.
Бринслевос заговорил поспешно, с нарастающим ужасом.
— Почему? Почему?! Рычаги гремят, работают быстрее и быстрее, пока тьма не задрожит от их движения, и я не слышу более ничего, даже собственных мыслей. Я становлюсь все тяжелее, я начинаю проваливаться к страшной опасности внизу, к грызущему металлическому зверю, у которого шестеренки вместо зубов и прутья вместо мускулов. Он голоден, а у меня нет никакого оружия, я наг, холоден и слаб. — Бринслевос заметался и стал размахивать руками. — Что-то не так…
