Но всё же как-то так получалось, что приоритет в их беседах оставался за Аскольдом. Его повести были интереснее, красочнее, чудеснее и вместе с тем жизненнее, что показывало и доказывало реальность божественного чуда в самом обычном человеческом бытии. А что же ещё способно накрепко привязать тонкую впечатлительную душу, как не почти осязаемая близость неведомого, непознаваемого? Возможно, именно этим Богатову и удалось покорить сердце гордой, своенравной, но такой доверчивой и чувственной женщины. Он вообще оказался весьма многогранной, притягательной личностью, а она с самоотверженной готовностью окунулась в эту многогранность и с упоением Ихтиандра35 купалась теперь в её волнах.
Однажды они разговаривали о грехе и об адских муках, неотвратимо ожидающих всех нераскаянных грешников. Грехов было так много, и все они настолько плотно облепили человека, что казалось невозможным уберечься от искушения, остаться свободным хотя бы внешне от их навязчивой услужливости. Особенно поразило Нури, что именно верные находятся под наибольшим ударом. Иноверный, хотя и не избавляется от ответственности, но всё же в какой-то степени извиняется именно по причине своего неверия, незнания за собой греха. Знающий же, но творящий вопреки своему знанию подобен злобному маньяку, занесшему смертоносную секиру над головой умоляющей о пощаде жертвы. Получалось, что их гражданская семья не более чем блуд, и именно Аскольд, как христианин, несоизмеримо больший прелюбодей, так как не понаслышке знает о своём прелюбодействе. Нури решила принять Православие и венчаться с Аскольдом, чтобы избавить его от последствий их пусть узаконенной, однако греховной связи. А когда Богатов стал заговаривать о монашестве, она, не думая особо, собралась за ним и в монастырь. Так нужно было ему, а значит и ей.
Теперь, сидя за компьютером с обжигающим её душу текстом на мониторе, она вспомнила далёкий майский вечер, когда впервые осталась одна. Не брошенная, но добровольно принявшая на себя одиночество. Вспомнила, потому что та пустота очень походила на нынешнюю. Только эта оказалась ещё тяжелее, ещё плотнее сжимала оковами безысходности её сердце, будто уколом новокаина замораживала разум. Но не обезболивала.
Тогда она хоть понимала, за что, зачем ей этот крест, и это понимание давало ей силы. Нури чувствовала себя нужной, полезной человеку, с которым сроднилась уже и разумом своим, и душой, и телом. Было трудно, до физической боли в сердце тяжко осознать вдруг своё одиночество после семи лет бурной, насыщенной событиями, сумасшедшей жизни. Но как-то грела благодарственность её жертвы, хотя и без видимой, осязаемой благодарности со стороны Аскольда, но чувствуемой ею.
